Роман с пивом

Римминен Микко

Чуть выше стояла «тойота хайс» с изрядно покалеченным бампером, между ее носом и двумя машинами на перекрестке непонятно как сумел втиснуться помятый с обеих сторон серебристый «форд фиеста» восемьдесят четвертого года, откуда взялась эта цифра, было совершенно непонятно, но почему-то казалось, что именно этого года. Вода лилась с горы сплошным гладким потоком и начинала бурлить лишь под колесами, громко фыркая и отплевываясь высоко в воздух.

— Какого хрена? — спросил Маршал, остановившись рядом с Жирой и с недоумением глядя на застывшую композицию, потом на всякий случай еще раз повторил вопрос, на этот раз медленнее, растягивая слоги.

Жира, казалось, всерьез задумался над этим вопросом и взвешивал про себя некий ответ, но в тот момент, когда он открыл рот и, по всей видимости, уже был готов воспроизвести какой-то вариант, в «тойоте» открылась передняя дверь и из нее вылез лысый, бородатый хряк в кожаной жилетке, весом эдак килограммов сто тридцать. Он был похож на морского слона и тоже спросил:

«Какого хрена?», вопрос этот прозвучал до ужаса ясно, несмотря на расстояние, непрекращающийся грохот грома и шум льющейся воды в ушах.

Словесное оживление хряка-в-коже привело к тому, что Жира, казалось, стал распадаться на части, похоже, он никак не мог решить, можно ли на эти два одинаковых вопроса ответить одновременно, что, в свою очередь, повлияло на то, что некая уже давно рвущаяся на свободу часть Жиры тихо и почти незаметно покинула бренное тело и стала медленно удаляться, насвистывая себе под нос что-то неразборчивое. Однако сам Жира продолжал стоять рядом и выглядел так, словно и в самом деле лишился чего-то важного, по крайней мере, значительной части крови, ибо лицо его было гораздо бледнее, чем, например, лицо того же Хеннинена, который даже отсюда, издалека, казался неожиданно повзрослевшим и как-то враз постаревшим: он стоял на краю тротуара, красный, как светофор. В то же самое время, несмотря на нарастающую вербальную невысказанность и клокотание грозового неба, события продолжали развиваться, «фиеста» вдруг завелась и газанула метра на два вперед, задевая на ходу бока стоящих на перекрестке машин и покореженный нос несчастного «хайса», при этом над перекрестком повис такой отчаянный и душераздирающий стон, какой можно услышать только из кабинета зубного врача. «Фиеста» остановилась в некотором отдалении, и ее водитель стал пытаться открыть помятую и, вероятно, заевшую дверцу, словно бы в ответ на это движение средняя дверца микроавтобуса вдруг распахнулась и наружу посыпались такие же сложные для понимания создания-в-коже, как и тот первый.

Выход их являл собой, бесспорно, зрелище не для слабонервных. Все они были более чем внушительных размеров, и в каждом движении сквозило сдерживаемое насилие — это при том, что, в сущности, они просто выходили из автобуса.

— Что-то мне это совсем не нравится, — сказал Маршал и посмотрел на Жиру, который, в свою очередь, посмотрел на Хеннинена, Маршалу же даже не пришлось смотреть на Хеннинена, ибо лицо Жиры исказила гримаса, ясно давшая понять, что все они в этот момент пришли к единому мнению и все это им определенно не нравится.

— Хеннинен! — закричал вдруг Жира таким срывающимся голосом, что в голову тут же пришла мысль о том, что крик этот полон неподдельной тревоги и заботы о ближнем, и сразу вслед за этим вспомнилась та обстановка, которой он был вызван, и подумалось, а стоило ли кричать и действительно ли Хеннинену угрожает исключительная по сравнению с остальными смертельная опасность, но тут вдруг произошел какой-то проблеск сознания, и вдруг вспомнилось, что, собственно, Хеннинен-то и заварил всю эту крайне непонятную кашу.

И как только все это продумалось до конца и было предано забвению, пришло время вернуться к действительности и начать действовать. На этот раз переход от мыслительной деятельности к реальным шагам не вызвал особых затруднений и прошел гораздо быстрее, чем в прошлый раз: нога мгновенно устремилась вверх и вперед, а после того, как движение это без труда повторилось с другой стороны, сомнений в стремительном развитии событий не осталось, все признаки указывали на то, что шаг этот в очень скором времени перейдет на бег. И он перешел. Однако тут возникла небольшая проблема, ибо в тот момент, когда Жира и Хеннинен ринулись в едином порыве на восток, к ближайшей станции метро, Маршал почему-то повернул назад, словно бы там, в прошлом, было безопаснее, но, проделав несколько бездумных шагов в ошибочном направлении, вдруг спиной почувствовал некий телепатический магнит дружбы, который заставил забить тревогу, вследствие чего пришлось тут же совершить резкий, как в кино, поворот, и взметнувшаяся для очередного шага нога, сменив неожиданно направление, оставила в воздухе лишь неясный след предполагаемого движения, тогда как сам герой уже был далеко, стремительно догоняя уходящих в сторону будущего Жиру и Хеннинена. И как-то вдруг все оказалось позади — все события, перекресток, и лишь неким затылочным зрением удалось взглянуть еще раз на место происшествия и увидеть краем глаза то, о чем тут же захотелось забыть, ибо открывшаяся в свете вспыхивающих молний картина была ужасно отвратительной: два волосатых бугая силой вытаскивали из маленького помятого «форда» несчастного водителя — очкарика, который, очевидно, лишь совсем недавно получил права.

Это была до такой степени неприятная картина, что даже от одного взгляда на нее поджилки начинали трястись, а в голове просыпались всевозможные и далеко не самые утешительные варианты развития событий, так что ноги сами собой стали двигаться быстрее, и скорость тем самым заметно возросла. И как-то вдруг сразу получилось догнать Хеннинена, а потом и обогнать его, а вслед за этим поравняться с Жирой и опять-таки обогнать его, и все это случилось так молниеносно, что на обмен любезностями просто не хватило времени. Однако, несмотря

на достигнутые результаты, а уж тем более на причины, бег продолжался, и тут неожиданно само собой пришло сознание того, что все это ужасно здорово и даже как-то ненормально, и появилась вдруг мысль, что вот теперь-то каким-то чудесным образом наступило полное счастье, и что это какое-то невероятное чувство, и все происходит словно на экране, в кино, и оглушительные раскаты грома придают всему особый библейский подтекст, и тут уж, конечно, пришлось задуматься о том, что кино и Библия, по сути, одно и то же, и что в конечном счете все строится на не-ком освобождающем чувстве иллюзорности и замедленности, и что, поддавшись ему хотя бы на миг, забываешь о бренности жизни и бытия, и кажется, что время и материя сгущаются вокруг этого непрерывного движения, этого бега, который, несмотря на свою зыбкую квазитерапевтическую сущность, все же казался чем-то надежным и безопасным, а вслед за ним и весь город, эта плоская грязная посудина, и темное колышущееся небо, теплой водой ниспадающее на землю, и обезумевшие молнии, мечущиеся по небу, словно потерявшиеся овцы или что-то в этом роде, и все вокруг, родной дом, хребты, горки и коробки домов, наполненные частной жизнью и разбросанные по склонам, словно детские кубики или гигантские игральные кости, которые неожиданно всплыли в памяти и напомнили об игре, но потом внимание снова вернулось к окружающему пейзажу, к потемневшим от недельной жары кленам, к склонившимся до земли под тяжестью дождя клейким липам, кроны которых стали похожи на спутанные волосы, к кварталам, гордо выпячивающимся вперед, словно пробки от шампанского, к сплетению улиц и дорог, по которым мчался, не разбирая пути, безумный дождь, и к этой самой улице Ваасанкату, к трепещущим на ветру окнам, которые кто-то забыл закрыть, к припаркованным у тротуара машинам, по которым дождь стучал с такой силой, что казалось, их там, должно быть, не меньше десятка тысяч, этих небесных барабанщиков.

И как только весь этот городской пейзаж был на бегу просмотрен и обдуман, все вдруг стало казаться напыщенным и ненужным, так что пришлось тут же встряхнуться, а потом неожиданно все это невероятное космически-временное пространство стало сжиматься и уменьшаться в размерах, и как-то само собой оказалось, что мимо проплывают самые обычные дома и вполне реальные машины, промелькнул и скрылся за стеной дождя трясущийся беспокойный ресторан с рыбьим именем и двумя бледными фонарями над входом, похожими на два глаза какого-нибудь кровожадного и злобного животного, и как-то под влиянием света этих фонарей вспыхнул вдруг в голове яркий свет, внезапное озарение, что где-то же там, позади, несется свора кожаных душегубов-байкеров, а потом, конечно, еще Хеннинен с Жирой, тоже где-то недалеко, вот только сил и желания оглянуться уже не было, голова как-то совсем не поворачивалась в ту сторону. И вновь оставалось разве что безоглядно погрузиться в движение: в то, какой сосуще чавкающий звук издает нога, вырываясь из тугого потока воды, струящегося по асфальту и похожего на расплавленную лаву; в то, как та же самая нога с приглушенным всплеском снова возвращается на землю; как тихо шипит мокрая подошва в тот момент, когда тяжесть тела переходит с пятки на носок; как вдруг начинает казаться, что в ботинке что-то есть, камушек, или щепка, или крошка, крупинка, толика, частица, и чем дольше об этом думаешь, тем крупнее и внушительнее он или она становится, и вот уже каждый шаг причиняет невыносимую боль, словно зазубренный красный шест пронзает все тело и острым искрящимся ледяным клинком погружается в мозг, но, подойдя, таким образом, вплотную к этой боли, неожиданно где-то в подсознании начинаешь понимать: что-то здесь не так, что-то не в порядке, и когда наконец отрываешь голову от ног и силишься посмотреть вперед, то как-то вдруг невольно замечаешь стремительное приближение отдельных деталей окружающего пейзажа, и понимаешь, что надо срочно что-то делать.

Все это было похоже на то, как постепенно наезжает на объект видеокамера. Вся история шла в следующем порядке: вначале был дом, потом стена, потом одна только желтая поверхность и, наконец, бугристая и ноздреватая равнина; конечно, все это можно было бы сказать и иначе: стена, еще стена и совсем уж стена, но, к счастью, на пути к той роковой «совсем уж» некий одинокий страж последней капли рассудка успел-таки схватить за шиворот и, хорошенько встряхнув, вернуть к действительности, так что в последнюю минуту движение пришлось неожиданно прервать и резко остановиться перед стеной, которая и правда была уже здесь.

~~~

Впереди в стене было странное, абсолютно нефункциональное углубление, вероятно, когда-то оно логично подводило к двери, но теперь здесь с трудом можно было укрыться от дождя, если к этому времени кто-то все еще нуждался в укрытии. Останавливаясь, Маршал сделал по инерции еще несколько шагов вперед и оказался внутри этого чудо-саркофага, потом повернулся и подумал, что стена встала вертикально, и даже пробормотал эту мысль вслух, но вовсе не для того, чтобы кто-нибудь услышал, кругом по-прежнему было как на дне океана, не считая общего шума, да и ближайшее ухо, на сей раз ухо Жиры, находилось на расстоянии не меньше полутора сотен метров, а ухо Хеннинена еще метров на двадцать дальше. Их неясные фигуры маячили где-то в пелене дождя, улица же позади них была пуста.