Роман в социальных сетях
Шрифт:
Однажды он допоздна задержался на работе и возвращался, когда его тень уже двоили уличные фонари. Моросил дождь, Сидор Куляш шел под зонтом и, войдя в подъезд, остановился, чтобы его сложить. В этот момент к нему метнулась тень.
— «Раскольников»? — вздрогнул он.
— Захар Чичин, — усмехнулись в темноте, и Сидор Куляш ощутил у виска холодную сталь. — Не ждал?
Сидор Куляш обмяк.
— Что тебе надо?
— Опровержение. Если завтра ты не дашь его, то ты — труп!
Сидор Куляш проглотил язык, слова о том, что это была всего лишь его работа, вылетели из головы. И он не заметил, как остался один, до боли в суставах сжимая мокрый зонт, с которого капало на ботинки.
Даша, продолжавшая заходить в группу под ником «Дама с @», вновь и вновь воображала себе эту сцену. После Авдея Каллистратова и мышиной возни на кафедре современной литературы, где она стажировалась, Захар Чичин представлялся ей настоящим мужчиной, не разделявшим слова и дела. Его прошлое казалось героическим, Даша
Время, как отрывной календарь, — выброшенный листок забывается, не успев долететь до мусорного ведра, и кто вспомнит, что много раньше был другой день, и другое солнце плясало в лужах, когда девочка в коричневом платье с белым передником, прислонив к стене ранец, прыгала через скакалку.
— Попрыгунья-стрекоза! — поцеловал ее в щеку молодой худощавый мужчина с колкими усами и чертиками в глазах. Просунув ей ладони под мышки, он неожиданно оторвал ее от земли и, озорно покрутив, подбросил высоко в воздух.
— Стра-ашно? — притворно прорычал он, ловя ее.
— Ис-чо, ис-чо! — смеялся ребенок, на щеках у которого играли ямочки. Руки у мужчины умные, сильные и способные, казалось, забросить на солнце.
Прошло много лет, ямочки у ребенка пропали, девочка больше не прыгала через скакалку, а, расставшись с очередным мужчиной, вспоминала у окна своего рано умершего отца и думала, что так больше никого не любила. Даша вспоминала его решительную властную походку, смелый голос, которым он одергивал начальство, и Захар Чичин представлялся ей похожим на отца, таким же немного ребячливым и нежным. Один из участников группы считал, что такое поведение определяется комплексом Электры.
ТЕМНЫЕ АЛЛЕИ
Олег Держикрач был худым, высоким, и ходил, задрав голову, точно считал звезды. Уши у него оттопыривали, а апоплексический затылок, он прятал под длинным шарфом, так что создавалось впечатление, будто у него болит горло. Фигурой он походил на математический знак интеграла, а огромный нос, дремавший на лице, как извозчик на козлах, врожденная дальнозоркость и толстые очки в черепаховой оправе, которые, делали его глаза по-детски наивными, довершали портрет. Олег Держикрач считал себя непризнанным гением. «Всех оценивают задним числом, — чесал он затылок, вместивший столько фактов из чужих биографий, что в нем не хватило места на свою. — А прижизненную славу достигают через одно место». Снимая запотевшие очки, он протирал их двумя пальцами, и тогда, как у всех яйцеголовых, в его глазах отражалась мировая скорбь. Олег Держикрач был психиатром. «На земле можно родиться либо негодяем, либо страдальцем», — закрывшись в кабинете, вздыхал он тайком от пациентов. На своем веку он перевидал стольких, что мог составить энциклопедию душевных мук. Расхаживая по коридору, Олег Держикрач криво выбрасывал ступни, чинно раскланивался с медсестрами, как старым знакомым кивал проходившим повторный курс хроникам, от которых скрывал, что у психиатрических заболеваний есть начало, но нет конца, он приветливо улыбался «первичным», робко жавшимся к стене, и чувствовал себя богом. «Я брожу по темным аллеям их подсознания, — когда-то рассказывал он жене, крутя сигарету в желтых, суставчатых пальцах. — Я заглядываю в его неведомые уголки, чтобы открыть глаза на себя». Жена тогда была молода, слушала, затаив дыхание, а потом поняла, что муж видит насквозь всех, кроме себя. И с годами незаметно для него стала его домашним психоаналитиком.
«Все эти увядающие дамочки среднего возраста, — возвращался он с частного вызова. — Их мания чистоты, их змеиная улыбка: «Вот, пожалуйста, тапочки». И действительно, гости только грязи нанесут! — Пока жена вешала его пальто, он, согнувшись на табурете, расшнуровывал ботинки. — Их проблемы яйца выеденного не стоят, но у них в голове тревожный очажок, который требует постоянных страхов. Как огонь поленьев, как пустой желудок. Ах, сын женится, а она приезжая! Ах, муж задержался на работе, а у него молодая секретарша! Нет, не тот нынче пошел сумасшедший, стыдно даже деньги брать. — Он переводил дыхание. — Раньше от чего с ума сходили? Несчастная любовь, богоискательство, от того, что решить не могли: «Тварь я дрожащая или право имею?» А теперь? Невыплаченный кредит, диета, чтобы выглядеть как в телевизоре, все помешались на квартирном ремонте. Тьфу! Где благородство? Мещанство сверлит дыры даже в безумии! — Олег Держикрач распрямлялся с красным лицом. — Чертовы ботинки! Сними, пожалуйста. — Жена послушно наклонялась, зубами развязывая морские узлы. — А в отсутствие раздражителей,
Психиатром он был потомственным.
«На свете все сумасшедшие, — часто повторял его отец, собираясь к себе в больницу. — Только одни знают об этом, а другие нет. — Он завязывал вокруг шеи шарф, такой же длинный, как носил теперь Олег Держикрач, и добавлял: — Я знаю». Больница, где отец был главврачом, утопала летом в цветах, за которыми ухаживало женское отделение, целыми днями возившееся на клумбах, пока мужское за дощатым столом стучало слепыми костяшками домино. «Трудотерапия», — показывал на пациенток отец, и с тех пор Олег Держикрач каждый раз смеялся, вспоминая это, когда глядел на пчел. Он видел все сквозь призму своей профессии, ему казалось, что все, даже насекомые, занимаются чем-то, чтобы решить свои психологические проблемы, что их поведение также продиктовано внутренним конфликтом, и что сама жизнь вертится вокруг патологии, поразившей мировой разум. При этом в медицине Олег Держикрач давно разочаровался, считая, что норма — это холодный, равнодушный космос, а жизнь сама по себе безумие, излечить от которого невозможно, не убив ее носителя. Мать у Олега Держикрач работала у отца ассистенткой, так что при поступлении в университет у него не было выбора. Учился он блестяще, после окончания был оставлен на кафедре, где быстро защитил диссертацию. «Пишите докторскую, — поздравил его научный руководитель, старик с ясными глазами и ямочкой на подбородке. — Скоро вы нас всех за пояс заткнете». Но к чистой науке у Олега Держикрача не лежала душа.
— Не мое это, — советовался он с отцом. — Цифры, теории, а жизни нет.
— Без практики нет психиатра, — соглашался тот. — Все методы не стоят опыта, все диссертации — одного больного, которому облегчил жизнь.
Они сидели в больничном саду, за струганным столом, где поколения больных стучали домино — и обоим казалось, что знают жизнь. Это был последний год отца, который не успел выйти на пенсию, и опять у Олега Держикрача при устройстве на работу не было выбора. Он пошел в ту же больницу, где бывал с детства, и где еще работала его мать. Корпуса в больнице были двухэтажные, по крышам скребли яблоневые ветки, а осенью ветер заносил в палаты с распахнутыми окнами сухую листву и яблоки, которые закатывались под кровати. Пол в коридорах был сколочен из досок разного дерева, и каждая половица скрипела по-своему, точно привносила в историю корпуса что-то свое, пытаясь рассказать ее на свой лад. С тех пор прошло тридцать лет. Олег Держикрач выучил все скрипы сухих половиц, привык к тому, что вечерами, когда он оставался дежурным по больнице, на чердаке скреблось какое-то странное существо, подвывавшее, когда дул ветер, точно проглотило дудку, он измерял эти годы выписанными больными, отмечал их продвижением от младшего ординатора до заведующего отделением, и никогда не задумывался, как бы сложилась жизнь, не приди он тогда к отцу. «А как иначе? — был убежден он. — Все проводят жизнь в своих четырех стенах». Где-то посредине этого срока, Олег Держикрач похоронил мать, а ближе к концу женился на своей аспирантке. Она влюбилась в него без памяти, хотя он был уже тогда похож на значок интеграла, и очки постоянно сползали у него на нос. Разница в возрасте была огромна, она смутила всех их знакомых, но супруги были счастливы. Олег Держикрач доверял жене служебные секреты, о которых лишний раз не рассказывал даже себе. Возвращаясь из больницы с высокими, узкими окнами, которые залезали с первого этажа на второй, он подробно рассказывал, как прошел день, слыша в ответ:
— Ах, ты старый, верный служака.
— Надоело, признаться, все одно и то же. Уехать бы куда?
— И куда собрался, мой стойкий оловянный солдатик? Везде будет хуже…
Олег Держикрач вздыхал и, поцеловав жену, садился ужинать.
У супругов царило абсолютное доверие, но одну тайну Олег Держикрач все же держал при себе. Он был администратором интернетовской группы, которую создал, как площадку, где говорят правду. «С психотерапевтической целью», — убеждал он себя. Но психотерапия здесь была не причем, вернее, была направлена на него самого. Здесь он мог высказываться, не боясь потерять гонорар, испортить отношения, здесь его не вынуждал лгать белый халат, и он мог давать советы, которые вынес не из учебников по психиатрии, а из личного опыта. И здесь у него появлялся повод проверить себя. Когда Модест Одинаров признался, что давно стал лишним в счастливом прекрасном мире, от которого отгорожен стенами изолятора, он поделился с ним, что и его посещает сходное ощущение. Он сделал это отчасти, чтобы поддержать Одинарова, а отчасти, чтобы облегчить себя.
«А может, всему виной возраст? — предположила «Дама с @. — Я наблюдала подобное у стариков».
Весь день Олег Держикрач был угрюм и сосредоточен, зло отдавая распоряжение медсестрам, отменив свой обычный обход, а после работы отправился в дорогой ресторан. Наклонившись, чтобы не задеть дверную перекладину, он быстро окинул взглядом заполненный зал.
— Добрый вечер, — подскочил лысоватый метр.
— Подальше от музыки, — властным голосом распорядился Олег Держикрач, будто у себя в отделении.