Роман
Шрифт:
– Они же поубивают друг друга, остановите их!
– Петя, Петя, разними их!
– Quelmalheur!
– Боже мой!
– Ну-ка, прекратите, дураки!
Но никакие крики и призывы не могли остановить коллективной драки, в мгновение ока охватившей толпу.
Татьяна прижалась к Роману и смотрела на драку. По её взгляду Роман понял, что она видит это зрелище впервые. Он взял её лицо в свои ладони и, повернув к себе, сказал:
– Не бойся этого!
Мгновение она молча смотрела ему в глаза, потом произнесла:
– Я не боюсь.
А вокруг все кричали, возмущались
И вдруг где-то наверху дома грохнул ружейный выстрел, за ним – другой. Теснящиеся у столов бабы завизжали, толпа как-то сразу замерла и поворотилась к дому. Наверху послышался лязг перезаряжаемого ружья и вслед за ним – голос Антона Петровича:
– А ну-ка, по бунтовщикам и смутьянам…
За этими словами наступила зловещая тишина.
Толпа дрогнула, стала отползать от дома, бабы, торопливо крестясь, пятились, обходя сдвинутые столы. Грохнул оглушительный третий выстрел. Бабы с визгом бросились врассыпную.
Толпа побежала, теряя фуражки и картузы.
Вдогонку ей загремел четвёртый выстрел, и дробь ударила по листьям вековой липы.
На террасе все молча наблюдали за бегством крестьян.
Наверху послышался звук преломленного ружья, и две пустые латунные гильзы, громко прокатившись по карнизу, упали к ногам стоящих. Звук этот вывел всех из оцепенения.
Тётушка со вздохом подошла к Татьяне и обняла её, произнеся:
– Ах, милое дитя… прости этих грубых мужиков.
– Они по-иному не привыкли. – Красновский нагнулся и, подняв одну из гильз, понюхал ее: – Ай-ай-ай… И запах пороха нам сладок и приятен.
– А из-за чего они подрались? – спросила Красновская.
– Да какая вам разница! – усмехнулся Клюгин, ссутулившись и глубоко засунув руки в карманы брюк. – Мужики живут для работы, пьянства и драк. Suum cuique…
– Ах озорники, ах баловцы! – бормотал Фёдор Христофорович, укоризненно качая головой.
– Смутьяны, да и только, – басил дьякон.
Крестьянская толпа, забежав за липы, остановилась в нерешительности.
– Мне кажется, что им нравится драться, – тихо произнесла Татьяна, обращаясь к одному Роману.
В её голосе чувствовалось разочарование.
– Это нужно им, – ответил Роман.
– Нужно?
– Да. Тебе трудно понять это.
Она отвела взгляд и посмотрела на стоящую за липами толпу.
– Трудно. Но я смогу понять их. Я всех смогу понять.
Роман смотрел, любуясь ею.
На террасу вошёл Антон Петрович, напевая что-то бодрое итальянское.
В руках он нёс ружьё и патронташ.
– Le combat qurait fin faute de combattants! – громко произнёс он, швыряя патронташ в угол и опираясь на ружьё. – Вот так-то, друзья мои!
– Антоша, ты, надеюсь, не в них стрелял? – подошла к нему тётушка.
– Что за глупости, радость моя! – Он поцеловал ей руку. – Я стрелял, так сказать, по ветвям. А что, напугал вас? Напугал?
– Нас, брат, напугать трудно! – засмеялся Красновский. – А вот мужики, по-моему, не в шутку сдрейфили!
– Мужики? – Антон Петрович прислонил ружьё к комоду. – Да они через полчаса здесь опять запляшут!
– Безусловно, – согласился Клюгин, пробираясь к столу и усаживаясь на своё место, – и любить вас будут ещё больше прежнего.
– Всё хорошо, всё хорошо, друзья мои! – заговорил дядюшка, обнимая мужчин и целуя женщинам руки. – Всё чудно и так прелестно, как никогда, Татьяна Александровна! Свет очей наших, тебя испугали?
Он взял обе её руки и, целуя их, бормотал:
– Прости, прости, дитя, и этих варваров… и… меня, старого дурня…
– Антон Петрович, я не боюсь! – произнесла Татьяна с улыбкой, и все засмеялись.
– О, смелое, трижды смелое дитя! – Антон Петрович опустился перед ней на колено и опять припал к её руке. – Ты поняла, ты всё поняла и не винишь ни их, неразумных, ни меня, глупого!
– Антоша, Татьяна Александровна по доброте своей тебя не винит, но мы… – с укоризненной улыбкой покачала головой тётушка, – …мы все еле живы после такой пальбы. Как ты решился на такое?
– Я? – Антон Петрович встал и повернулся к тётушке.
Лицо его мгновенно преобразилось, став строгим, надменным и величественным, он повёл плечами, словно почувствовав на них царственную тогу, шагнул к тётушке и, медленно подняв вверх указательный палец, заговорил:
– Будь я как все вы – я бы колебался, Молил, коль смог, чтоб внять сиим мольбам. Но я в решеньях следую Полярной Звезде: она одна венчает небосклон Во всей своей неколебимой стати; Окружена бескрайним морем звёзд, Но на особом месте неподвижна. И по земле, подобно звёздам, люди Рассыпаны в своих страстях и думах, Но лишь один средь оных уподоблен Звезде Полярной. Этот человек…Он обвёл всех тяжёлым взглядом и вдруг, резко опустив свой перст, указал им на фельдшера:
– Андрей Викторович Клюгин!
– Браво! – выдохнул Красновский, и все зааплодировали.
– Это совершенно верно! – подтвердил Рукавитинов.
– Андрей Викторович наш – кремень! – хлопала в ладоши тётушка.
– Друзья! – Дядюшка подошёл к столу и подняв свой бокал. – Я предлагаю поднять бокалы во здравие неутомимого и непоколебимого эскулапа наших хлябей и расселин, ревнителя здравого смысла и критического ума Андрея Викторовича Клюгина!
– Отлично! – Захмелевший Красновский склонился над столом, ища свой бокал, – отлично… я бы ещё добавил, – он нашёл бокал и поднял его нетвёрдой рукой, – что Андрей Викторович, хоть мы порой и ворчим на него, является тем критическим скальпелем, который частенько… да, да, частенько в спорах пускает нам стариковскую кровь.
– И тем самым поддерживает наше здоровье! – подхватил Антон Петрович. – За вас, Андрей Викторович!
Все потянулись бокалами к фельдшеру, который всё это время неподвижно сидел за столом, свесив голову на грудь. Как и Красновский, он сильно захмелел.