Роман
Шрифт:
– Ах, душа любезный! – Дядюшка подошёл к Куницыну и трижды поцеловался с ним. – Мы с тобой в одних летах, дети наши обвенчаны, но и это – не всё! Душой, душой мы с тобой родня навеки, дорогой мой человек! Душой и характером русским!
Они обнялись.
– Ура! – закричал Красновский, и все подхватили.
Крестьяне, завидя, что гости славят лесничего, тоже закричали “ура” и стали выпивать.
Антон Петрович повернулся к лугу и негодующе спросил:
– Постой-ка, мужики! А что ж это у вас за свадьба за такая?! Где ж песни да пляски молодецкие?! Что ж
Громкий хохот раздался на лугу.
Крестьяне повставали со своих мест, оживились, задвигались.
Из их толпы выдвинулся Фаддей Кузьмич Гирин и, степенно огладив бороду, шагнул к террасе:
– Так мы, Антон Петрович, стало быть, боялися песни играть, думаем, а как помеху создадим?
– Помеху? – негодующе тряхнул головой Воспенников. – Ну, Фаддей Кузьмич, от тебя я такой глупости не ожидал! Песней – и помеху?! Ах вы, черти! А ну – сдвигайте прочь эти столы! Русская свадьба – и молчком! Мы что – англичане, что ли? Сдвигать столы прочь! И чтоб – лубяная кадриль да лыковой перепляс!
Крестьяне дружно взялись за столы, за лавки и потащили их в стороны.
– Бабы! – не унимался Антон Петрович. – А вам как не стыдно?! Ну коли мужики умом не вышли – вы-то что молчите?! Разве свадьбы так играют?! Вы же православные женщины, лучшие представители слабого пола!
Бабы засмеялись и заговорили что-то наперебой в своё оправдание, но Антон Петрович затряс головой:
– И слушать ничего не желаю! Сейчас же исправить оказию! А то – не переживу позора, уйду со свадьбы в монахи!
На террасе все смеялись.
Крестьяне же зашевелились так дружно, как будто только и ждали призыва Воспенникова: вмиг столы и скамейки были сдвинуты к кустам и деревьям, а на лугу осталась только одна лавка. На неё уселись три бессменных крутояровских музыканта: гармонист Яшка Гудин, балалаечник Иван Панинский и ложкарь Сенька Костючков по прозвищу Вахлак.
Держа в руках своих инструменты, музыканты весело, но в то же время с серьёзной решительностью посмотрели вокруг на обступившую их полукольцом крестьянскую толпу.
Этот момент выжидания был всем хорошо знаком, и подбадривающие крики горохом посыпались на музыкантов:
– Жарь “Барыню”, Яша, не сумлевайся!
– Играйте, ребяты, попотешьте старичков!
– Давай, Ванька, дуй “Камаринскую”!
– Эва, Сенечка, тряхни по коленкам!
– Играй-наворачивай, а мы попляшем!
Музыканты переглянулись, скуластый, коротко стриженный Яшка мотнул головой и растянул меха трёхрядки. Музыканты грянули “Светит месяц”. Эта простая и в то же время до удивительного завораживающая каждого русского мелодия отозвалась в душе Романа почти детской радостью. Сколько раз, выйдя вечером к реке, слышал он эти берущие за сердце переливы гармоники, распускающиеся над полусонной водой незримым русским узором!
И теперь этот узор растянулся вместе с мехами трёхрядки и поплыл, поплыл над лугом, кружась и плавно переливаясь цветами, словно праздничный девичий сарафан.
– Давно бы так! – крикнул Антон Петрович.
Гости подошли и встали с краю террасы, Роман пропустил вперёд Татьяну и встал сзади, осторожно обняв её ладонями за локти.
Татьянины глаза блестели, радостная улыбка светилась на лице. А мелодия лилась, набирая с каждым тактом силу, заставляя баб задорно покачиваться, а мужиков – многообещающе одёргивать рубахи и, плюя на ладони, приглаживать волосы.
Вот одна баба затянула сильным высоким голосом:
Светит месяц, светит ясный! Светит полная луна!И тут же все остальные бабы грянули ей в поддержку громко, сильно и широко:
Приходи, дружок мой милый, Буду ждать я у окна!Никогда ещё Роману не доводилось слышать, как поют все женщины Крутого Яра, и в восторге он обнял и прижал к себе Татьяну
Встречу я дружка милова Да закроюся платком! Ты свети, луна, не ярко, Не увидят нас вдвоём!Из толпы выдвинулась девка в малиновой панёве, с белым платочком в руке и поплыла по лугу, мелко переступая.
Подбоченясь левой рукой, она покачивала повязанной цветастым платком головой в такт песне и умело поводила плечами. Но не успела она пройти и одного круга, как на луг выскочил парень в белой рубахе, подпоясанный шёлковым шнурком, в чёрных штанах, заправленных в начищенные, приглаженные гармошкой сапоги.
Лихо заломив на затылок картуз, он заложил руки за спину и пошёл рядом с девкой, мелко топоча своими сияющими сапогами.
Она же, делая вид, что не замечает парня, плыла по лугу, улыбаясь всем загорелым лицом и помахивая платочком. Вдруг парень, до этого приплясывавший рядом, прыгнул вперёд и, круто развернувшись, загородил девке дорогу, по-петушиному вытянув шею и разведя руки.
Девка испуганно прикрыла рот рукой и, отвернувшись, поплыла прочь, но петушок снова лихо прыгнул и встал у неё на пути.
На этот раз она, пожав плечиком, отведя глаза и сложив руки на груди, поплыла в сторону, всем видом демонстрируя полное равнодушие к парню.
Не скрипи, моя калитка, Как пойдём мы в палисад! Куст сирени нас укроет От чужих бесстыдных глаз!Сквозь крестьянский хор слышались выкрики мужиков, подбадривающие парня:
– Пляши, Вася, не тушуйся!
– Пройдися кочергой!
– Давай валяй, Васька, не спи!
– Мух не ловишь, кучерявый!
– Поддай жару, чёртушко!
В третий раз не дал он ей дороги, и теперь уж она оттаяла, замахала платочком, и они заплясали вместе под пение баб, под свист и выкрики мужиков.