Роман
Шрифт:
Романа не пришлось долго уговаривать: подцепив на вилку зажаренный в сметане петушиный гребешок, он отправил его в рот; гребешок оказался нежнейшим, слабо похрустывающим на зубах; за ним последовали: две раковых шейки, пропитавшиеся кисло-сладким томатным соусом, кусок заливной белуги, чёрная икра, салат из свежих помидоров, солёные волнушки и наконец нежнейший поросёнок с хреном, солидный кусок которого положил Роману в тарелку Антон Петрович.
– Без поросятины, брат, мы тебя не выпустим! – басил он, сразу наливая ему большую рюмку
– Что вы, зачем же… – беспомощно улыбнулась Татьяна, но Красновский тут же забормотал, накладывая ей белоснежного хрена:
– Татьяна Александровна, этот поросёночек утром ещё по травке бегал, а теперь вот изволит лежать на блюде и приветствует вас. Видите, видите, как он подмигивает? Подмигивает и говорит: скушайте мой бочок, Татьяна Александровна, не пожалеете!
– Танечка, не отказывайтесь! – советовала тётушка. – Это прелесть что такое.
– Не скромничайте, Татьяна Александровна, – заговорила Красновская, быстро управляясь со своим куском, – здесь все свои, а поросятина такая нежная, просто тает на языке…
– Дас хренцом, с хренцом! Мммм! – качал головой быстро жующий отец Агафон.
– Да и сметаночкой сдобрить можно, – советовала попадья.
– Всё, всё можно! – поднял свою рюмку с водкой Антон Петрович. – Но сперва – выпить! Выпить непременно!
– За здоровье жениха и невесты, – подсказал знакомый усталый голос.
Все повернулись и увидели Клюгина, стоящего в проёме двери, ведущей в прихожую. На нём был старый чёрный фрак с длиннющими фалдами, в руках он держал букет георгинов и продолговатую коробку, перевязанную бечёвкой. Появление его было столь неожиданно, что сидящие за столом замолчали и в полной тишине смотрели на фельдшера.
Только на лугу у крестьян было по-прежнему шумно и весело.]
Не смутившись замешательством гостей, Клюгин подошёл к Татьяне и, протянув ей букет, произнёс:
– Поздравляю.
Роману он положил на руку коробку, произнеся то же самое.
– Прошу простить меня за опоздание, – обратился он ко всем, и в его голосе, помимо усталости, слышалась грусть.
– А вот и не простим! – первым опомнился Антон Петрович, берясь за горлышко графина и приподнимаясь с места. – Без штрафу не простим, Herr Doktor! Ну-ка, бокал, бокал сюда!
Кудрявый парень в кумачовой рубахе подошёл с бокалом, стоящим на подносе.
Воспенников быстро наполнил его водкой:
– Вот этак-с… Извольте, Негг Doktor! Пришла пора платить по векселям!
Дядюшка кивнул головой, парень отошёл и поднёс бокал Клюгину.
Все смотрели на фельдшера. Он молча взял бокал, приблизил к губам, выпил, словно воду, и, ничуть не поморщась, поставил на поднос.
– Браво!! – тряхнул головой Антон Петрович. – Вот это по-русски! Просим к столу!
Все оживились и заговорили.
Клюгин прошёл мимо сидящих и сел в самом конце стола рядом с Валентином Евграфычем.
– Отлично, отлично! – повторял Антон Петрович, потирая руки и оглядывая стол. – Кворум есть, а посему надо непременно выпить под поросёнка!
– Прекрасная идея! – воскликнул Красновский. – Только ты, Антон Петрович, сперва скажи что-нибудь. Считай, что я тебе передал рог тамады!
– Ну, брат, спасибо! – усмехнулся дядюшка под общее оживление. – Но только я по заказу говорить не умею. А посему скажу тогда, когда время придёт! Теперь же тост мой будет краток: за здравие…
– …Антона Петровича Воспенникова! – громко произнёс Роман, вставая с рюмкой в руке.
Дядюшка стал было укоризненно качать головой, но этого тоста явно все ждали, поэтому тут же раздались одобрительные голоса:
– За Антона Петровича!
– Правильно! Давно уж пора!
– Здравие Антона Петровича!
– Пьем за твоё здоровье, Антоша!
– Во здравье дорогого и желанного Антона Петровича!
– Будь здоров, Антон! Будь здоров!
Хор голосов заставил дядюшку смириться, и со счастливой улыбкой, со свойственным ему достоинством он принялся чокаться со всеми, каждый раз склоняя свою красивую голову и громко говоря:
– Благодарю! Сердечно благодарю!
Крестьяне, заметив, что на террасе приветствуют Воспенникова, стали подниматься с наполненными стаканами в руках, голоса одобрения слышались среди них.
Вдруг какая-то баба, обходя крестьянские столы, стала пробираться к террасе, осторожно неся свой стакан с водкой. Роман сразу узнал в этой бабе Ротатиху. Приблизившись к террасе, она подождала, пока её заметят, и когда Антон Петрович повернулся к ней, заговорила своим высоким резким голосом, сильно волнуясь:
– Я вот тутова хочу вам сказать, благодетель ты наш Антон Петрович… что спасибочко вам за то, что позаботилися о погорельцах бедных, что и поспособствовали нам, храни тебя Господь, родной ты наш! Сама Бога за тебя молить буду и дитям своим прикажу, чтоб молилися по гроб жизни! Спаси тебя Христос!
Она быстро поставила стакан на землю и тут же поклонилась в ноги Антону Петровичу.
– Спаси Христос! Дай Бог здоровья! – послышались голоса крестьян.
Антон Петрович подошёл к краю террасы и, подняв рюмку, во весь голос произнёс:
– Спасибо, честные труженики! Храни вас Бог!
Слова эти вызвали настоящую бурю одобрения: каждый из крестьян захотел сказать что-то, и шум голосов заполнил всё вокруг:
– Спасай Христос, спасай Христос!
– Сто лет тебе жить и не умереть!
– Дай Бог здоровьица да достатку!
– Чтоб и долгие лета Антону-то Петровичу!
– Слава Отцу и Сыну и Духу Святу!
– Живи сто лет, Антон Петрович!
– Родной ты наш, живи не умирай!
Слушая этот неумолкающий хор, Антон Петрович расчувствовался и прослезился. Сняв пенсне и заморгав, он постоял с проникнувшимся лицом, а потом, повернувшись к крестьянам, поднял руку.