Роман
Шрифт:
Все разом смолкли, поняв, что он будет говорить.
– Дорогие мои, – прочувствованно начал он после небольшой паузы. – Вижу, что любите меня, вижу, всё вижу. Один Бог знает, как доволен я, что пришли вы сегодня сюда, ко мне, в мой дом, чтобы разделить с нами огромную радость. Смотрю я на вас, и вот что мне хочется сказать вам, сказать от всего сердца… – Он помолчал и произнёс сильно и громко: – Спасибо вам!
Спасибо от меня и от всех сидящих на этой террасе! Спасибо за трудную крестьянскую долю, за ваш ежедневный честный труд,
Он склонил седую голову
– Ура, братцы! – выкрикнул Аким. – Ура Антону Петровичу!
– Ура! Ура-а-а!! Ура-а-а! – на все лады закричали крестьяне.
Антон Петрович поднял рюмку, широким движением руки обвёл кричащую крестьянскую толпу и эффектно опустошил рюмку. Крик как по команде стих, и крестьяне, запрокинув головы, стали пить. На террасе все тоже выпили и с аппетитом приступили к поросёнку.
– Ах, смерть моя! – пробормотал Красновский, отправляя в рот солидный кусок, сдобренный хреном. – Ммм… с ума сойти…
– Господи, как всё ладно и хорошо! – качал головой Антон Петрович, заправляя салфетку за ворот. – Все вместе, погода отличная, водочка из погреба… Эх! Кабы скинуть ещё годочков двадцать! – Он подмигнул Роману.
– Кабы тебе, Антон Петрович, скинуть годочков… даже не двадцать, а, скажем, – пять, – бормотал, жуя, Красновский, – то ты бы… мммм… сначала б всех нас смехом уморил, потом…
– …потом бы заставил мужиков петь “Хованщину”! – подсказала тётушка. – А потом…
– …вызвал бы Романа Алексеевича на дуэль! – со смехом подсказала Красновская.
– И застрелил бы, чтобы занять его место! – воскликнул Красновский.
Все засмеялись.
Антон Петрович, смеясь, покачал головой:
– Ну нет! Романа подстрелить мне б не удалось. Он сам кого хочешь подстрелит! А вот тебя, Пётр Игнатьевич, я бы точно подстрелил!
– И куда же ты меня, позволь спросить, подстрелил бы? – поднял голову Красновский. – В сердце, в голову?
Антон Петрович выжидающе помолчал и громко сказал:
– В хлупь!
Все расхохотались.
Роман смеялся, откинувшись назад, и даже Татьяна рассмеялась, спрятав лицо в ладонях.
Крестьяне тоже смеялись, хотя многие не поняли, о чём шла речь.
– За мной должок, мсье актёр! – грозил пальцем Красновский.
Посмеявшись, все принялись за поросёнка, и за каких-то десять минут от него осталась только голова, сжимающая в застывшей улыбке морковку. Роман заметил, что Татьяна совсем перестала стесняться и шаловливая детская улыбка то и дело озаряла её лицо. Она попробовала поросёнка, запила его клюквенным морсом и, взявшись за руку Романа, смотрела во все глаза на происходящее. Большие часы на террасе пробили шесть.
– Так, так! – встрепенулся Антон Петрович. – Всё идет по плану!
Он встал и, достав из кармана сиреневый шёлковый платок, торжественно махнул им.
Тотчас же трое парней в кумачовых рубахах поспешили скрыться, а вслед за ними поднялись со своих мест и тоже заспешили куда-то те самые двенадцать девушек в сарафанах.
Антон Петрович остался стоять.
Гости на террасе смолкли. Крестьяне притихли, вертя головами и переглядываясь.
– Ага. Что-то будет! – пробормотал Красновский, поднимая палец.
В двери, ведущей через прихожую на кухню, послышалось движение, и все повернулись к двери.
Двое парней в кумачовых рубахах, осторожно ступая, вынесли из двери длинный узкий поднос, на котором смог бы спокойно разместиться любой из присутствующих. На этом подносе лежал громадный осётр, запечённый на вертеле, а затем разрезанный на десятки кусков. Золотистые бока его, обложенные дольками лимона, окружал искусный венок из петрушки, сельдерея и усыпанных ягодами веточек красной смородины; огромную голову с серебряным кольцом в носу, с маслинами вместо глаз, венчал узор из красной и чёрной икры.
Вид появившегося осетра был столь внушителен, что все несколько секунд молчали.
– Voila! – крикнул Антон Петрович, и все зашумели, встали с мест, чтобы получше рассмотреть гиганта. Парни поставили поднос на два сдвинутых низких столика и перевели дух. Третий парень держал в руках большой фарфоровый соусник, полный белого густого соуса.
Вошли Аксинья, Настасья, Поля и Гаша и под общий шум принялись менять приборы.
– Автора, автора! – кричал Антон Петрович. – Где Никита? Где кудесник?
– Никиту, Никиту сюда! – кричал Красновский.
В двери показался худой высокий малый лет сорока в белом халате и высоком белом колпаке. Это был Никита, знакомый повар Воспенниковых, спешно привезённый Акимом утром из города. В гладко выбритом лице его было что-то детское и птичье, Никита всегда улыбался блаженной улыбкой.
– Браво, браво, Никитушка! – закричал Красновский, опередив Антона Петровича, и через секунду все уже кричали: “Браво!”, а Никита, неловко, словно аист, поклонившись, приблизился к осетру, держа в левой руке серебряную лопаточку, а в правой – острый поварской нож.
– С молодых, с молодых начинай! – командовал Антон Петрович.
– Господи, и где же такого Левиафана выловили? – качал головой о. Агафон.
– Incroyable! – восхищённо повторяла тётушка.
– Ну и ну! – удивлялась Красновская.
– Просто акула, – улыбался Рукавитинов.
Но не успел Никита положить своей лопаточкой первый бело-розовый кусок на подставленную Аксиньей тарелку, как на лугу послышался вздох всеобщего удивления и за ним нарастающий, как волна, шум.
Все повернулись.