Романовы
Шрифт:
органам власти часть своей свободы взамен на обязательство обеспечивать их безопасность, права и собственность.
Переосмысление сущности государства неизбежно заставляло задуматься о наиболее действенных способах управления с целью достижения «общего блага». В XVII столетии утвердился камерализм — учение об управлении государством, во многом предвосхитившее современную науку администрирования, охватывавшее важнейшие сферы жизни общества — финансы, государственное хозяйство, полицию (не просто органы охраны порядка, а единую систему государственного контроля и управления жизнью общества). Такое управление предполагало наличие отраслевых учреждений с чётко регламентированной компетенцией каждого и распространением их власти на всю территорию
Эти мысли пришлись по душе рационально мыслившему царю-мастеровому, главной заботой которого было могущество государства — движущей силы общественного прогресса, залога благосостояния подданных. Правда, из трудов европейских мыслителей логически вытекало, что и высшая власть должна нести ответственность за ненадлежащее исполнение условий «общественного договора», а отсюда недалеко было до мысли о том, что в случае злоупотребления властью договор с правителем может быть расторгнут.
Но Пётр философом не был, а подобные перспективы для России вполне справедливо не принимал во внимание: иных «форм правления» русские мужики себе не представляли. Поэтому русский царь вполне мог, как рассказывает один из исторических анекдотов, без оглядки на последствия для себя одобрять деятельность английского парламента: «Весело слышать то, когда сыны отечества королю говорят явно правду, сему-то у англичан учиться должно». Он и сам готов был слушать правду, оставаясь при этом самодержцем, перед которым все подданные равны. Простота обихода, демократизм в общении с людьми самого разного положения, даже пренебрежение традицией лишь сильнее оттеняли его право наставлять их «яко детей» и требовать беспрекословного послушания.
«Пётр Великий, беседуя в токарной с Брюсом и Остерма-ном, с жаром говорил им: “Говорят чужестранцы, что я повелеваю рабами, как невольниками. Я повелеваю подданными, повинующимися моим указам. Сии указы содержат в себе добро, а не вред государству. Английская вольность здесь не у места, как к стене горох. Надлежит знать народ, как оным управлять. Усматривающий вред и придумывающий добро говорить может прямо мне без боязни. Свидетели тому — вы. Полезное слушать рад я и от последняго подданного; руки, ноги, язык не скованы. Доступ до меня свободен — лишь бы не отягощали меня только бездельством и не отнимали бы времени напрасно, которого всякий час мне дорог. Недоброхоты и злодеи мои и отечеству не могут быть довольны; узда им — закон. Тот свободен, кто не творит зла и послушен добру”»8.
Пётр провозглашал принципы «разума» и «порядка», по которым должны строиться политика государства и жизнь его обитателей, но не представлял себе иного способа установления этого порядка, нежели по его воле. Он, природный, разумный и просвещённый государь, знает, что нужно народу; недовольные и ослушники есть «злодеи мои и отечеству». Не случайно он почитал Ивана Грозного: «Сей государь есть мой предшественник и образец; я всегда представлял его себе образцом моего правления в гражданских и воинских
Свою ответственность царь понимал иначе, чем создатели теории «общественного договора»: он считал, что должен быть примером для подданных, и до конца жизни демонстрировал служение интересам государства, при исполнении воинского долга пройдя все ступени служебной лестницы от простого бомбардира до генерала и вице-адмирала с соответствующим жалованьем, получая которое говорил окружавшим: «Сии деньги — собственные мои. Я их заслужил и употреблять могу по произволу. Но с государственными доходами поступать надлежит осторожно: об них должен я дать отчёт Богу».
Этому служению он подчинил и личную жизнь, не щадя ни себя, ни близких и требуя того же от других. Когда в 1716 году царь в Копенгагене не смог повидать поутру своего союзника — датского короля Фредерика IV (тот проводил время с любовницей), он сделал царственному «брату» замечание, а услышав в ответ, что он и сам имеет «метресс», возразил: «Мои шлюхи мне ничего не стоят. Но та, что содержите вы, обходится вам в тысячи риксталеров, которые вы могли бы потратить с гораздо большей пользой».
Юношеские впечатления от заморской «вольности» у Петра остались надолго, но могли он понять основы качественно иного мироустройства, социальной структуры, отношений власти и подданных? Едва ли... И всё же он пошёл на разрыв с «московской» традицией и утверждал новую культуру, основанную на иной знаковой системе. Образцом объявлялось не восточное благочестие, а культурный уклад Западной Европы; бороду надо было менять на парик, русский язык — на немецкий. Не случайно впоследствии царь приказал поставить аллегорические статуи «каменных девок» в петербургском Летнем саду — античная мифология («еллинская ересь») стала официальным средством эстетического воспитания. Царь был глубоко убеждён в своём праве вводить любые новшества и «перемены обычаев». Вспомним и о том, что к московской старине у него был личный счёт.
Восстание стрельцов в 1698 году заставило Петра прервать заграничное турне и поспешить в Россию. По его приказу в Преображенском были построены 14 пыточных камер, где два приказных дьяка и восемь подьячих параллельно вели допросы и происходили пытки. 30 сентября на Красной площади Пётр принял участие в первой массовой казни участников Стрелецкого бунта. Государь при огромном стечении народа взялся лично рубить головы приговорённым; причём его свита была обязана принять участие; избежать его смогли лишь иностранцы, отговорившиеся боязнью снискать ненависть русского народа. С сентября 1698 года по февраль 1699-го были казнены 1182 стрельца — почти треть привлечённых к следствию; более шестисот человек отправлены в ссылку в Сибирь, ещё две тысячи переведены из столицы в провинциальные полки.
Реформы набирали темп: уже на следующий день после прибытия из-за границы царь лично резал бороды потрясённым боярам, потом стал укорачивать рукава и приказал «всем служилым, приказным и торговым людям» носить иноземное платье. Указами вводилось новое летосчисление — от Рождества Христова — вместо старого, от Сотворения мира. Началось формирование новой армии по иноземным образцам. Реформа 1699 года лишила воевод судебной власти над горожанами, которые получили право выбирать свои органы — «бурмистер-ские избы» (правда, за милость надо было платить двойные подати). Началась подготовка нового свода законов.
Впоследствии Пётр через полицейские органы приказывал собираться на ассамблеи и лично обучал придворных хорошим манерам: «Не разувся, с сапогами и башмаками, не ложиться на постели». Он вносил изменения в алфавит, редактировал первую газету «Ведомости», покупал за границей статуи и картины, приказывал кормить и поить посетителей Кунсткамеры и раздавать даром нераспроданные учебные книги — лишь бы читали. Использовались и более привычные средства — грозные указы и суровые наказания, от которых школяры укрывались в монастырях и даже убегали в Сибирь.