Романы
Шрифт:
– Этого никогда не будет! – вскричал Петр.
– Вижу теперь сына Симеонова: на угрозы отвечает грозою! – сказал хитрый комис и, пользуясь необдуманным гневом Петра, немедленно отправил посла греческого с отказом наотрез: «Болгария не область греческая, стережет свои границы, а чужих стеречь не будет».
– Эти варвары глупы, не знают собственных выгод, с ними дружбы не сведешь, – сказал Никифор известному уже нам калокиру, который по соглашению с комисом служил при дворе цареградском, употреблялся при сношениях с Болгарией и двоил душу как слуга императора и друг комиса.
– О, деспотос, – сказал он Никифору, – вместе с ответом Петра на твои требования пришли и ко мне вести из Болгарии: недобрые вести. Благо мое в твоих руках, и я
– Говори мне эти вести, – сказал Никифор.
– Я истинно знаю, – продолжал калокир, – что король Петр заключил дружбу с Аварами Паннонийскими [341] и с Сербами, чтоб внезапно напасть на Грецию. Думаю, что это делается по чьему-нибудь внушению…
– Ты смутил душу мою, – сказал Никифор, задумавшись. – Подозрения твои справедливы, у меня есть враги… Ну, пусть перейдет Петр горы, я выйду к нему навстречу; а вместо знамен сариссофоры [342] понесут перед моими полками на копьях Бориса и Романа! Пусть посмотрит он, как хламиды их будут развеваться в воздухе!
341
Аварийский каганат с центром в Паннонии был окончательно разгромлен в VIII в., а сами авары (древнерусские обры) растворились в массе других племен; отсюда пословица «Повести временных лет»: «погибоша, аки обри». Здесь Вельтман имеет в виду угров – венгров. – А. Б.
342
Копьеносцы, тяжеловооруженные пехотинцы, составлявшие фалангу (от «сариссы» – длинного копья). – А. Б.
– О, деспотос! – сказал калокир, усмехаясь. – Этого-то и добивается дядя короля Петра и мой друг. Кому же наследовать престол, как не ему или не его сыну, когда королевский род прекратится.
– Для меня все демоны равны; а во всяком случае надо покуда оградить границы от Болгар не хартиями, а оружием. Теперь все силы мои в Азии, нанять некого, Фаранги [343] служат у пап да в войске императора Западного.
– А Руссы? с Руссами предстоит тебе союз славный. Дозволь мне ехать в Русь, отвезти дары к великому жупану Киовии и вызвать его воевать Булгарию.
343
Здесь: франки, служившие наемниками. – А. Б.
– Сан патриция, если исполнишь это удачно и мне по сердцу; земли в Херсонисе Таврическом во владение.
Калокир поцеловал полу порфиры [344] Никифора и вскоре отправился в Русь.
А между тем в Преславе комис строил новые ковы. Старший сын его, Самуил, страстно был влюблен в королевну Райну. Он как будто угадал желание отца своего, который давно обдумывал этот союз, как надежное звено для своих замыслов.
После смерти королевы Марии по его избранию приставлена была к Райне в мамы старая Тулла. Посредством ее думал он действовать на душу королевны и поджечь юное сердце, в котором не загоралась еще заря любви.
344
Багряница, пурпурная царская одежда. – А. Б.
Когда комис назначил приступить решительнее к делу, Тулла, как морская черепаха, поднялась на задние лапы, вытулила из костей сухощавую голову, вытаращила глаза и, вооружась костылем, стала ухаживать за Райной, обаять ее всеми таинственными наговорами любви и распалять воображение девушки, чтоб заманить ее голубиную душу в сети и сдать с рук на руки Самуилу. Она ворожила и гадала ей про суженого, описывала Самуила с головы до ног.
– Черновлас, велеок, полнома очима, чернома зеницама, взнесенома бровма, луконос, смагл, надрумян, телом на четверти, коротоший, посмедающь усом, доброрек, борз и храбр… Вот каков твой суженой, королевна.
– Какой нелепой, точно как Самуил, – отвечала со смехом Райна.
– Дитя, дитя! что выходит на долю твою, то сбудется; смотри, если не сбудется, от предреченья не уйдешь. Теперь кажется тебе, что не нравится, а как само сердце загадает, душа запросит любви, и будет тебе сниться все он да он.
– Кто он?
– Суженой, что вышел на долю твою.
– Луконосый Армянин? – произнесла Райна с презрением.
Старуха видела, что без чар не обойдешься. Велось некогда доброе поверье: «будет у тебя голубиное сердце, будешь любим всеми». Заветный смысл этого поверья исчез посереди невежества и обмана; потому что легче было вынуть сердце из голубя и велеть носить его за пазухой, нежели научить, что, уподобляясь нежностью и добротою души белому голубю, можно приобрести взаимную любовь. И вот умному поверью дали толк безумный, на зло истине и на гибель белым голубям.
Тулла добыла голубя и голубку, вынула из них сердца, нашептала что-то над ними, высушила в печи, зашила в ладонку и велела Самуилу надеть на себя.
Доверчиво исполнил он наставления старухи; для него было все равно, чем бы ни приобрести согласие Райны отвечать на его любовь: взаимным ли сочувствием любви или соблазном и чарами старух.
Глава вторая
Посереди общего расстройства дел дух короля Петра также был расстроен.
По смерти королевы Марии он сложил все заботы на комиса, который издавна приучил его тяготиться ими и любить только блеск и свои преимущества. Торжественность празднований, охота, травля и ловля были главными его занятиями, а все остальное время – негой отдохновения. Ничто не доходило до слуха его иначе как через уста комиса. Однажды что-то разбудило его; он очнулся и видит перед собой старца, совершенное подобие отца своего.
– Петр, Петр, – произнесло видение, – вверился ты в комиса, погубит он и тебя, и детей твоих, и царство твое; пришел я предупредить тебя…
Петр вскрикнул от ужасу.
Видение скрылось. Наяву было это или во сне; но он не мог уже сомкнуть глаз до утра и встал мрачен и задумчив. Воспитанный в суеверии дядькой и кормильцем своим, он верил в предвещания: явление и слова отца совершенно возмутили его душу; комис вдруг стал ему страшен, и он думал, как бы удалить его от себя.
Петр никогда не любил комиса; но уважение к воспитателю своему и убеждение в его верности и преданности, привычка зависеть от его советов сделали комиса правой рукой Петра, которую страшно было отнять от плеча.
Когда комис вошел, Петр содрогнулся.
– Ты что-то не в добром духе, король, – сказал он ему.
– Да, задумался о детях… они живут при Никифоре как заложники мира, а мы нарушаем мир.
– Не бойся, король, мы их выручим из рук Никифора, – отвечал комис, – он не смеет ничего сделать королевским твоим детям, или мы снесем весь Царьград в море!
– Послушай, Георгий… – произнес Петр нерешительно.
– Что повелишь, государь?
– Проси у меня милости… я готов для тебя все сделать… вознаградить твою верную службу.
– Государь, отец твой и ты осыпали меня своими милостями, – отвечал комис, – какой же милости остается мне желать?.. Я возвеличен уже до родства с царской кровью, ношу имя твоего дяди, хотя покойная королева, мать твоя, и не была родной мне сестрою, но если воля твоя…
– Проси, проси! – сказал Петр.
– Как к родному лежало мое сердце к тебе… и если оно чувствовало, что предстоит мне высокая почесть…
– Какая же? – спросил Петр, скрывая гнев и догадку свою. – Говори, я воздам тебе почесть…