Романы
Шрифт:
Полагаясь на доблесть души князя, Воян решился предстать ему от имени королевны.
Нам известен уже разговор его с ним. Воян был очарован великодушием и красотою князя. Веря обещанию, что он не лишит наследников Петра их достояния, престола, Воян возвратился в подземелье и скрыл от Райны свидание свое с русским князем. Только Обреню доверил он радостные свои надежды и поручил отправиться в Преслав и ожидать приезда Бориса из Царьграда.
По обычаю, принялся он за работу, но не за кисть, а за ваяние.
В продолжение нескольких дней
Когда черты обозначились уже явственно, Райна обратила невольное внимание на его работу.
– Чей это лик, Воян? – спросила она его.
– Увидишь, Райна, – отвечал он.
Внимательнее стала всматриваться Райна в изображение и часто, оставляя книгу, задумчиво любовалась на прекрасное произведение художника.
– Скажи мне, Воян, это образ живого человека или ты создал его по мысли своей?
– О, это живой человек, – отвечал Воян, – по мысли не создашь подобного.
– Воян, зачем ты это делаешь? – спросила Райна тихим голосом.
Воян так углублен был в работу, что не слыхал вопроса Райны.
– Друг он или враг твой? – спросила она опять.
– Враг, Райна, враг! – отвечал Воян отрывисто и невнимательно.
Райна содрогнулась: ей пришла на мысль исповедь Вояна, цареградское событие и смерть короля Симеона.
И Райна с жалостию смотрела на образ неизвестного; Райне казалось, что Воян похищает чью-то живую душу.
Вот на плечах изображенного героя явилась багряница, под багряницей броня; кисть накинула на все черты цвет жизни, в голубых очах отразился свет, уста разрумянились.
– О боже, боже, кого он изобразил! На этом лике нет вражды и коварства, на челе величие, в очах светлая душа!
И сон Райны был тревожен: изваянный лик превратился в живого человека; она трепещет за жизнь его, хочет сказать ему, чтоб он опасался Вояна и острого его резца, но тут Воян: Райна не смеет произнести слова, старается объяснить витязю знаками, что его убьют, чтоб он шел за нею, что ей известен выход из подземелья, но витязь как будто повторяет собственные ее слова: «Нет, я не бегу, пусть убьют меня!» Вот Воян уже заносит резец – Райна вздрагивает и пробуждается.
Настал день, Воян принялся за окончательную работу. Он вглядывается пристально в образ витязя, поверяет сходство с памятью.
– Воян, для чего тебе это изображение? – спрашивает Райна боязливо.
– Погоди, погоди! – прошептал Воян вместо ответа, окинув недовольным взором работу и бросив кисть, порывисто схватил резец.
– Воян! – вскричала Райна, удерживая невольным движением его руку.
– Что с тобой, Райна? – спросил удивленный Воян.
– Не убивай его! – проговорила Райна умоляющим голосом.
– Понятна мне боязнь твоя, Райна, – сказал Воян, горько улыбнувшись. – Суеверие быстро заражает людей! Знаешь ли, чей это лик, Райна? Это лик врага нашего.
– Все равно, – произнесла Райна.
– Не бойся, племенница моя! Хоть это лик врага нашего, однако ж не для того изобразил я это величие и красоту, чтоб в безумном суеверии сокрушить свой труд. Нет, я хотел только сохранить в память себе и людям лик добросанного князя Святослава.
– Святослава! – произнесла с удивлением Райна.
– Может быть, из врага преобразится он в союзника и братья твои поставят этот лик в престольной палате.
– Сбудется ли это? – сказала Райна, смотря задумчиво на изваяние. – Так ли отражается в глазах его великодушие, как ты изобразил? В самом ли деле так чуден образ его?
– Чуден образ его, – отвечал Воян, – в женах нет тебе подобной, а в мужах ему равного.
По ланитам Райны пробежал огонь, на взор опустились густые черные ресницы. Она молчала, едва переводя дыхание, смотрела на образ Святослава. Горячи ее думки, жарки мысли Райны.
А между тем Святослав мирится в душе с Болгарией.
Приехал к нему от греческого императора калокир поздравлять с победой, утвердить любовь между Греками и Руеью, положить ряд о разделе Болгарии и писать речи на хартию… [363] Никифор назначил калокира правителем той части Болгарии, которая достанется по договору Грекам.
– Ступай к царю своему, – отвечал Святослав, – скажи ему, что чужого наследия не поделю с ним. Пусть шлет с честью в Преслав сына Петрова, Бориса, и будет он нам обоим не противник, а друг и союзник.
363
На пергамен. – А. Б.
Никифор не мог противиться требованиям Святослава.
Он не имел ни сил, ни средств, ни желания ополчиться на внешнего врага: его внимание было устремлено на личного врага, которого он видел в военачальнике Цимисхий.
Победы Цимисхия в Азии над Сарацинами прославлялись народом, имя его гремело в песнях и стало страшно Никифору, который припоминал, что подобная же слава и победы над Сарацинами открыли и ему путь к престолу, видел охлаждение к себе народа и что-то недоброе в безмолвной покорности всех окружающих: счастие Никифора было на исходе.
В этом положение дел желание Святослава было исполнено беспрекословно: Борис с братом своим с честью был отпущен из Царьграда. Боляре и народ встретили его на краинах царства, а дружина несла на щите к Преславу, где ожидали его русский князь и все священство.
Пораженный сходством Бориса с изображением сестры его, Райны, Святослав крепко обнял его как брата и как хозяина ввел в палаты королевские.
– Теперь я твой гость, Борис, – начал он, переступая порог престольной палаты, но слова его замерли на устах. Лик королевны Райны снова сидит на пристольце. Вот он ожил и с криком: «Брат мой!» – бежит навстречу Борису и бросается в его объятия.