Ромен Кальбри
Шрифт:
Мне пришлось снова повторить свой рассказ, и он снова вызвал всеобщий хохот.
— Итак, ты идешь в Гавр и хочешь поступить в матросы? — спросил меня маленький человек.
— Да, сударь.
— А чем ты заплатишь мне за штаны и рубашку?
С минуту я не знал, что ответить, но потом, собравшись с духом, проговорил:
— Если вы согласны, я могу за них отработать.
— А что ты умеешь делать? Ты акробат?
— Нет.
— Умеешь глотать саблю?
— Нет.
— Играть на трубе, тромбоне или барабане?
— Нет.
— Так! Чему же тебя учили?
— Это для нас не находка. Он не урод, сложен, как и все, — заявила великанша, оглядев меня с головы до ног. — А еще воображает, что может работать в нашей труппе!
Она пожала плечами и с презрением отвернулась.
«Вот если бы я был уродом с двумя головами или тремя руками!» — подумал я с сожалением.
— Ты умеешь ухаживать за лошадьми? — невозмутимо продолжал допрашивать меня маленький человек.
— Я попробую, сударь.
— Ну ладно, на что-нибудь ты пригодишься. Значит, с сегодняшнего дня ты принят на службу в знаменитый зверинец графа Лаполада; он славится красотой зверей и храбростью прекрасной Дьелетты, нашей Дьелетты, которая их укрощает. Ступай с Кабриолем — он покажет тебе, что надо делать, а через час возвращайся ужинать.
Выбора у меня не было. В моем положении не приходилось привередничать. И я принял, как дар судьбы, это неожиданное и странное предложение.
Глава X
Таким образом я стал цирковым акробатом — вернее, простым слугой, ухаживающим за лошадьми странствующей труппы графа Лаполада.
Мой хозяин вовсе не был человеком с вымышленным титулом, как всякий мог бы подумать. Он имел подлинные документы, дававшие ему право именоваться графом, и охотно показывал их при каждом удобном случае. Он провел бурную жизнь, предаваясь всевозможным страстям и порокам, и опускался все ниже, пока не стал бродячим комедиантом. Его падение завершилось тем, что в минуту отчаяния он женился на той самой великанше, которая так сурово встретила меня. Известная на всех европейских ярмарках под прозвищем «великанша из Бордо», хотя она была родом из Оверни, эта женщина гигантских размеров в молодости занимала высокое положение «феномена». На одной из афиш балагана она была изображена в розовом платье с кокетливо выставленной на табурете огромной ногой в белом чулке. На другой, одетая в голубой бархатный жакет, она стояла с рапирой в руке против бригадира карабинеров, гораздо ниже ее ростом. Внизу было написано золотыми буквами: «Берегитесь, господин военный!»
Выступая на ярмарках, она скопила изрядную сумму, чем и соблазнила Лаполада, у которого, кроме таланта зазывалы, ничего не было за душой. Но в искусстве «драть глотку» он достиг большого мастерства. Никто в труппе не мог соперничать с ним в умении веселить публику и зазывать народ на представление. Великанша и Лаполад вошли в компанию, и эта достойная парочка купила зверинец, который в первые годы своего существования соперничал даже со зверинцем знаменитого Югэ де Массилья. Но то, что составляло силу Лаполада, было в то же время и его слабостью. «Луженая глотка» обходилась ему недешево — он был страшным пьяницей и обжорой.
Животных он содержал плохо, кормил еще хуже, и потому некоторые сдохли, а других пришлось продать. К тому времени, когда я попал в труппу, в зверинце оставались только старый лев, две гиены, змея и ученая лошадь, которая днем тащила повозку, а вечером указывала самого глупого человека среди присутствующих.
За ужином я познакомился со всеми артистами труппы. Кроме хозяев — господина и госпожи Лаполад, — в нее входили: клоун Кабриоль, Лабуйи, Филяс — второй мальчик, которого я уже видел, два немца — кларнетист Герман и барабанщик Карлюс, и, наконец, знаменитая Дьелетта — девочка лет одиннадцати-двенадцати, на вид очень хрупкая и нервная, с большими синими, как барвинки, глазами.
Хотя я был только слугой, меня допустили к столу этих знаменитых людей.
Слово «стол» не совсем соответствовало тому предмету, за которым мы ужинали. Это был длинный, широкий неокрашенный деревянный ящик, стоявший посредине повозки. Он выполнял тройную роль: внутри ящика лежали костюмы, сверху становились тарелки для еды, а ночью на него клали матрас, и он становился кроватью Дьелетты. По обе стороны этого ящика стояли два других, более узкие и длинные. Они служили скамьями для членов труппы, потому что стульев хватало только для хозяев.
Несмотря на очень скромную меблировку, это отделение повозки казалось довольно уютным; во многих парижских квартирах не увидишь такой просторной столовой. Двухстворчатая стеклянная дверь открывалась на наружную галерейку, а через два маленьких окошечка с красными занавесками виднелись деревья, стоящие у дороги.
За ужином мне снова пришлось рассказывать о своих приключениях. Но я не назвал фамилии ни матери, ни дяди и не сказал, откуда я родом. Когда я дошел до столкновения с жандармом, Дьелетта объявила, что я дуралей; будь она на моем месте, она бы здорово позабавилась. Оба музыканта одобрили ее храбрость, но не словами — они вообще ничего не говорили, — а дружными взрывами оглушительного хохота, как умеют смеяться только баварцы.
Когда мы кончили ужинать, вечерняя заря еще не совсем догорела.
— Теперь, дети мои, — сказал Лаполад, — пока светло, займемся гимнастикой. Мускулы надо развивать.
Он уселся на наружной галерейке повозки, куда Дьелетта принесла ему зажженную трубку, а Филяс и Лабуйи поставили на траву небольшой закрытый ящик. Филяс, сняв с себя куртку, начал вытягивать руки и ноги и крутить головой так, словно хотел ее оторвать, а затем поднял крышку, влез в ящик и исчез. Я ахнул: ящик был так мал, что в нем, казалось, не спрятался бы и годовалый ребенок.
Наступила очередь Лабуйи. Но, как он ни старался, он не мог поместиться в ящике. Тогда Лаполад, не вставая с места, со всего размаха ударил его бичом.
— Ты опять переел, — сказал он. — Завтра я посажу тебя на паек. — Затем Лаполад повернулся ко мне. — Ну, а теперь ты.
Я отступил на несколько шагов, чтобы он не мог достать до меня бичом.
— Лезть в ящик? — испуганно спросил я.
— Пока нет. Покажи нам сперва, на что ты способен, — перепрыгни через эту канаву.