Ромен Кальбри
Шрифт:
«Отпусти ее теперь», — сказала она мужчине.
Она думала, что я брошусь бежать. Как бы не так! Я накинулась на нее и принялась колотить изо всех сил.
Она, наверно, задушила бы меня со злости, но мужчина схватил меня в охапку, бросил в повозку и запер на ключ. Целый день мне не давали ничего есть. Только вечером они открыли дверь и выпустили меня. Первым делом я спросила про маму.
«Она умерла», — ответила безногая женщина.
Но, пока я сидела одна в повозке, я многое поняла.
«Вы лжете! Моя мама жива, а вы воровка!»
В ответ она громко захохотала, что привело меня в отчаяние.
Около месяца я прожила с безногой женщиной и мужчиной в солдатской фуражке. Они думали, что укротят меня голодом, как укрощают зверей, но это им не удалось. Чтобы меня покормили, я исполняла все, что мне приказывали, но, поев, снова переставала слушаться. Безногая женщина поняла, что я никогда не прощу ей операции, которую она мне сделала, и не раз говорила, что боится, как бы я ее не ударила ножом.
Наконец мы приехали в чужую страну, где хлеб назывался «brot» и где было много рек. Видя, что им не сладить со мной, они продали меня «слепому». Он видел не хуже нас с тобой, но притворялся слепым, чтобы выпрашивать милостыню. Целый день я должна была стоять на мосту с протянутой рукой. К счастью, у него был пудель, и вечером, когда мы возвращались домой, я могла с ним играть. Если бы не эта собака, я, вероятно, умерла бы с тоски.
Я терпеть не могла просить милостыню и не приставала со слезами к тем, кто ничего мне не подавал, а за это «слепой» каждый день бил меня палкой. Наконец «слепому» надоело меня колотить, и он перепродал меня бродячим музыкантам. Теперь я должна была собирать деньги с публики после выступлений музыкантов.
Где только мы с ними не побывали! Я видела Англию, Северную Америку, где зимой бывает так холодно, что люди ездят не на колесах, а на полозьях, которые скользят по снегу. Чтобы попасть в эту страну, нам пришлось плыть целый месяц на пароходе и пересечь океан.
Когда мы вернулись обратно во Францию, музыканты продали меня Лаполаду. Он решил сделать из меня акробатку, а пока что я кормила зверей. Тогда у нас было три льва. Один из них, очень свирепый, вскоре подружился со мной и стал совсем ручным. Когда я ему приносила еду, он лизал мне руки.
Однажды, разозлившись за то, что я не могла выполнить какой-то номер, Лаполад стал бить меня хлыстом; я громко закричала. Дело было перед клеткой моего льва. Увидев, что меня бьют, добрый лев рассвирепел, вытянул лапу из клетки, схватил Лаполада за плечо и потащил к себе. Лаполад пытался вырваться, но лев запустил в него когти и держал как в капкане. Если бы на помощь не прибежали люди с железными прутьями, Лаполаду бы несдобровать.
После этого случая Лаполад проболел два месяца, и тут ему пришла в голову мысль сделать из меня укротительницу зверей. «Львы тебя любят, — сказала хозяйка, — они тебя не съедят. А в случае чего старый лев за тебя заступится».
Я предпочитала возиться со зверями, чем заниматься воздушной акробатикой, и с тех пор «знаменитая Дьелетта укрощает своей прелестью свирепых жителей пустыни», как гласит афиша.
Ну не глуп ли Лаполад, называя их свирепыми жителями пустыни? Да они смирнее собак. Ах, если бы мой славный большой Рыжик был жив, ты бы посмотрел, что я с ним проделывала! Я сажала всех трех львов в одну клетку. Двух из них я била хлыстом, пока они не приходили в ярость, и тогда говорила Рыжику: «Защищай меня!» Он тотчас же бросался вперед с таким грозным рычанием, что все кругом трепетали. Тут я делала вид, что падаю в обморок, а он лизал мне лицо. Клетку отпирали, и Рыжик уносил меня, держа в своей пасти. Если бы ты видел, как мне аплодировали! Мне бросали букеты цветов, конфеты, сладкие пирожки; прекрасные дамы целовали меня.
Я пользовалась таким успехом, что Лаполаду предложили поездку в Париж. Представляешь себе, как я была счастлива: в Париже я могла бы убежать и найти свою маму…
Но в день отъезда Рыжик внезапно заболел. Стояла зима, а он был такой зябкий и вечно дрожал от холода. Ах, я так ухаживала за ним!.. Знаешь, я даже спала с ним под одним одеялом. Но ничего не помогло — он все-таки умер. Как я горевала! Думали даже, что я тоже умру. Труппа не поехала в Париж, и мне пришлось отказаться от мысли разыскать маму.
После этого я не раз помышляла о бегстве. Но одна я не решаюсь, а Филясу и Лабуйи не доверяю. Но ты… ты не из нашего балагана… Хочешь мне помочь разыскать маму? Ты увидишь, как она будет счастлива и как горячо тебя расцелует…
Идти в Париж вместо Гавра?.. Тогда и я, в свою очередь, рассказал Дьелетте всю правду о себе.
— Ну что ж, — сказала она, — пойдем сперва в Париж, а потом мама оплатит твой проезд до Гавра, и мы обе поедем тебя провожать.
Я пытался объяснить ей, как трудно идти пешком по большим дорогам, как часто бывает, что нечего есть и негде спать.
— Я накопила семь франков восемь су, — сказала Дьелетта. — Их хватит на еду. А ночевать придется под открытым небом. Если ты будешь со мной, я не стану бояться.
Мне очень польстило такое доверие, и я согласился. К тому же Дьелетта, несмотря на свой юный возраст, была из тех, кому невозможно противоречить. Взгляд ее больших синих глаз, застенчивый и смелый, детски наивный и проницательный, нежный и в то же время твердый, не допускал отказа или возражения.
< image l:href="#" />Мы решили бежать в Орлеане.
— А до тех пор, — сказала Дьелетта, — я не буду разговаривать с тобой на людях. Ты не умеешь притворяться, ты слишком хороший мальчик и можешь себя выдать.
Я недовольно поморщился. Она поняла, что я совсем не польщен такою похвалой.
— Дай мне руку, — сказала она и крепко пожала ее. — Именно потому, что ты хороший мальчик, я тебе верю.
Глава XI