Ромен Кальбри
Шрифт:
— Когда у нас выйдут все деньги, — заявила Дьелетта, — я стану петь в деревнях и заработаю на дорогу.
Она сказала это так решительно, что ее уверенность передалась и мне. Но вскоре мы увидели, что зарабатывать деньги пением совсем не так легко, а тратятся они очень быстро.
В двух лье от Шатодена нас пустили в гостиницу, но за ночевку запросили сорок су, причем мы должны были объяснить, кто мы такие и куда идем. К счастью, я заранее придумал, что говорить: мы ответили, что идем в Шартр искать места для нашего балагана; повозки следуют за нами и будут здесь завтра или послезавтра.
Ни я, ни Дьелетта не любили лгать, и эта вынужденная ложь казалась нам унизительной.
Дорога из Шатодена в Шартр тянется через огромную пустую равнину, на которой кое-где разбросаны деревушки, но возле дороги совсем нет жилья.
Мы пришли в Бонвиль, довольно большое селение, и решили, что здесь можно хорошо заработать. Однако нам подали всего три су, если не считать чашки воды, которую вылил нам на голову какой-то щедрый господин, бривший себе бороду, да к тому же мясник натравил собаку и она разорвала Дьелетте юбку. Уличным певцам заработок достается нелегко.
— Если бы со мной был лев, а ты играл на флейте, мы бы здорово зарабатывали, — сказала Дьелетта. — Удивительно, почему подают только тем, кто ходит не с пустыми руками?
У Дьелетты был неистощимый запас терпения. Ее не раздражали неудачи и злобные выходки.
К счастью, в этот вечер нам не пришлось платить за ночлег. Нас пустили на ферму и разрешили переночевать в овчарне, где было очень тепло. Овцы отлично ее нагрели, и эта ночь была самой приятной из всех ночей, проведенных нами в пути. Наутро, когда мы уходили, фермерша как раз собралась ехать на рынок в Шартр. Измученный вид Дьелетты разжалобил ее, и она предложила ей сесть в телегу. Но Дьелетта отказалась, выразительно посмотрев на меня; фермерша сразу поняла, что она не поедет, если я пойду пешком, и усадила в телегу нас обоих.
Ночуя то на ферме, то в гостинице, мы ежедневно проходили столько лье, сколько было нам под силу, и добрались наконец до маленькой деревушки близ Бьевры, в трех лье от Парижа.
Мы пришли как раз вовремя: у нас оставалось всего одиннадцать су, а башмаки Дьелетты совсем развалились. Кроме того, она натерла ногу, и каждый шаг причинял ей страшную боль, особенно когда она трогалась в путь после остановки. Мы оба изнемогали от усталости, и нам казалось, что ноги у нас налиты свинцом.
Однако Дьелетта ни на что не жаловалась и каждое утро была готова раньше меня.
На наши одиннадцать су мы не могли позволить себе такой роскоши, как ночевка на постоялом дворе, но нам посчастливилось встретить в Каклэ владельца каменоломни, с которым мы прошли часть пути, и он позволил нам переночевать у него на конюшне.
— Нам надо встать завтра пораньше, — сказала мне Дьелетта. — Завтра день Евгении, и я хочу прийти вовремя, чтобы поздравить маму с днем ангела и подарить ей резеду.
Бедный цветок! Листья у него опали, он весь сморщился и пожелтел, но еще не совсем засох, и несколько зеленоватых стебельков доказывали, что он еще может ожить.
Мы ушли на рассвете, как только хозяин стал чистить своих лошадей.
До сих пор погода каким-то чудом благоприятствовала нам. Ночи, правда, стояли холодные, зато днем было тепло. Но в то утро, когда мы вышли из конюшни, мы почувствовали, что погода резко изменилась. Небо покрылось облаками, на нем не светилось ни одной звездочки, а на востоке вместо красивых алых и багровых отсветов, какие мы часто наблюдали за время пути, нависли тяжелые свинцовые тучи. Сильный северный ветер обрывал и крутил сухие листья; порой они летели навстречу такой плотной завесой, как будто хотели преградить нам путь. Дьелетте было очень трудно держать под накидкой свою резеду.
Наконец совсем рассвело, и наступил серый, ненастный день.
— Солнце сегодня отдыхает — тем лучше. В такой день наши грязные лохмотья не будут бросаться в глаза, — заявила Дьелетта, умевшая во всем находить хорошую сторону.
— Не беспокойся, дождь еще успеет выстирать их до нашего прихода в Париж.
Я думал, что начнется дождь, но вместо него пошел снег. Сперва снежинки закружились в воздухе, словно маленькие бабочки, гонимые ветром. Но постепенно их становилось все больше и больше, и скоро повалил густой снег. Холодный ветер хлестал нам прямо в лицо и слепил глаза.
Мы с трудом прошли одно лье. По обеим сторонам дороги тянулся лес. Вокруг не было никакого жилья, и мы решили укрыться под деревьями. Хотя мы очень торопились добраться до Парижа, идти в такую снежную бурю было невозможно.
Откосы канав были кое-где покрыты буковой порослью, на которой сохранились еще сухие листья. Мы укрылись от ветра под кустами на таком откосе, и они некоторое время защищали нас от снега. Ветер дул с такой силой, что снег несся над самой землей, вздымая тучи белой пыли и задерживаясь только там, где встречал препятствие на своем пути. В конце концов он покрыл весь откос, за которым мы укрылись и, перекатываясь через его гребень, повалил на нас сверху. Он осыпал нас с головой, забивался за ворот и, растаяв, стекал по спине. Я хотел укрыться попоной, но ветер все время срывал ее.
Наша одежда давно превратилась в лохмотья, которые плохо защищали нас от холода. Дьелетта вся посинела, зубы у нее стучали; она прижалась ко мне, но мне самому было так холодно, что я не мог ее согреть. Снег, сыпавшийся мне за ворот, промочил меня насквозь, как будто я искупался в реке.
Целых два часа сидели мы под откосом, а ветер все не стихал. Снег, казалось, падал не с неба, а летел прямо над землей и колол нас тысячами острых иголок. Порой он вдруг поднимался верх и кружился столбом.
Дьелетта по-прежнему держала горшок с резедой, крепко прижимая его к себе под накидкой, но снег проникал повсюду. Увидев, что земля в горшочке покрылась снежной коркой, она протянула цветок мне.
— Что мне с ним делать? — спросил я.
— Очень прошу тебя, постарайся его спасти.
Меня разозлило, что она все время возится со своим цветком. Я пожал плечами и указал на ее пальцы, закоченевшие от холодного горшка.
— Ах! — сердито сказала она. — Почему ты сразу не велел мне выбросить резеду?