Ромен Кальбри
Шрифт:
— Давай отдохнем, — предложила Дьелетта. — Теперь я уже не боюсь.
— Разве тебе было страшно?
— Еще бы! Все время, как только мы вышли из Блуа.
— Чего же ты боялась?
— Тишины. Я не люблю ночи. Повсюду черные тени, они то увеличиваются, то становятся короче. Как только я их увижу, у меня сердце то быстро-быстро забьется, то замирает от страха…
Пока мы завтракали сухими корками, занялся серый туманный день, и мы увидели, что нас окружает голая равнина; только кое-где за купами деревьев прятались домики, над которыми медленно тянулись вверх столбы желтого дыма. Свежевспаханные поля перемежались с полосами жнивья, но нигде не было видно зелени. Стаи ворон пролетали по небу, тяжело махая крыльями, а затем, разделившись небольшими кучками, опускались возле плугов, на которых работали крестьяне.
Мы снова двинулись в путь и прошли еще два лье. Но теперь усталость все больше давала себя знать, а Дьелетта просто засыпала на ходу. Она так утомилась, что проспала подряд пять часов.
Больше всего меня беспокоила мысль о том, где мы будем ночевать во время нашего путешествия. Я уже знал, каково спать под открытым небом, и очень тревожился, думая о наступающих холодных ночах. Поэтому мы решили идти не останавливаясь до тех пор, пока не найдем хорошо защищенного уголка. Мы нашли такое местечко у ограды парка, куда ветром намело большую кучу сухих листьев.
Было всего четыре часа пополудни, и у нас оставалось достаточно времени, чтобы приготовить себе постель на ночь.
Я набрал в лесу несколько охапок сухих листьев и прибавил их к большой куче, лежавшей возле стены. Сверху, в трещины между камнями, я воткнул длинные ветки, а другим концом крепко всадил их в землю. Получилось нечто вроде навеса, на который я натянул попону. Теперь у нас была постель и крыша над головой.
Дьелетте очень понравилось мое сооружение. Настоящая хижина в лесу, как в сказке «Мальчик-с-пальчик». Ах, если бы у нас было масло, она сварила бы такой вкусный суп! Но масла у нас не было.
Однако когда после обеда, состоявшего, как и завтрак, из одних сухих корок, надвинулся вечер, когда угас последний луч солнца, когда замолкли птички, приютившиеся в густых елях, и тьма окутала лес, Дьелетта снова приуныла.
— Тебе хочется спать? — спросила она меня.
— Нет.
— Тогда очень прошу тебя: не спи, пока я не засну. Я буду меньше бояться.
Попона хорошо защищала нас от ветра, но в ней было столько дыр, что мы видели, как сверкали звезды у нас над головой. Кругом, казалось, все уснуло, но до нас доносились тихие непонятные звуки, напоминавшие нам, что мы ночуем под открытым небом.
Довольно долго Дьелетта вертелась и не могла успокоиться. Наконец усталость одолела ее, и она уснула. Я очень обрадовался, что могу больше не караулить ее, и тоже заснул.
Я оказался прав, опасаясь холода. Стужа разбудила нас задолго до рассвета.
— Ты озяб? — спросила меня Дьелетта, услыхав, что я проснулся. — Я совсем окоченела.
Но делать было нечего, мы исчерпали все свои возможности — больше укрыться было нечем. Оставалось только постараться заснуть до утра.
Но как я ни старался, мне это не удавалось; я так замерз, что дрожал всем телом. Кроме того, вокруг нас слышались какие-то странные, тревожившие меня звуки: листья на земле хрустели так сильно, точно по ним ползало множество насекомых.
— Ты слышишь? — спросила Дьелетта шепотом.
При всем желании ее успокоить я не мог сказать, что ничего не слышу. К тому же мне самому становилось страшно. Я хотел быть храбрым — ведь я должен защищать свою подругу. Но будь я один, я бы, наверно, убежал отсюда.
С полчаса мы лежали, боясь пошевелиться. Я слышал, как у Дьелетты стучали зубы. Наша постель из листьев дрожала вместе с нами, а снаружи продолжался тот же хруст. Звуки все не прекращались, они были равномерны, однообразны, и это немного успокаивало меня. Если бы здесь ходил человек или зверь, его шаги звучали бы иначе. Надо посмотреть, в чем дело.
Я немного приподнял попону. Небо было усеяно звездами, и при бледном свете луны я убедился, что ничего вокруг не изменилось. Расхрабрившись, я оперся на листья рукой, стараясь высунуться подальше и осмотреться. Листья захрустели. Они были холодны и слипались в комок. Вот в чем дело — наступил мороз.
Это открытие нас успокоило, но отнюдь не согрело. Напротив, нам показалось, что стало еще холоднее.
Вдруг Дьелетта вскочила на ноги.
— Что с тобой? — спросил я.
— Моя резеда, моя бедная резеда! Она замерзнет и погибнет!
Она взяла горшочек и спрятала его под накидку, чтобы согреть цветок.
Который был час? Близилось ли утро или все еще тянулась ночь? Луна закатилась, но я не знал, в котором часу она должна зайти.
Дольше оставаться в нашем убежище было невозможно. Хотя мы сидели, тесно прижавшись друг к другу, зубы у нас так стучали от холода, что мы с трудом могли говорить. Мы решили отправиться в путь; быть может, от ходьбы мы скорее согреемся.
Надо было сложить вещи и взвалить их на спину. Но тут возникло неожиданное затруднение. Дьелетта непременно хотела держать резеду под накидкой, так что одна рука у нее была занята.
Я предложил ей бросить цветок, но она рассердилась и заявила, что у меня нет сердца. После этого я не посмел настаивать.
И вот мы снова идем по большой дороге. Ночь. Мороз. Путешествие наше началось неудачно, но я не решался говорить Дьелетте о своих опасениях. Она бодро шагала вперед и все время рассказывала что-нибудь забавное, чем очень подбадривала меня.
После часа ходьбы мы услышали пение петуха и очень обрадовались — значит, скоро наступит день. Теперь мы согрелись и, вспоминая о ночных страхах, весело подсмеивались друг над другом. Мы даже немного поспорили, но сошлись на том, что я храбрее ее, а она зато умнее меня.
Опасаясь, как бы Лаполад не вздумал гнаться за нами и не поехал по дороге, ведущей в Париж, мы из Блуа пошли на Шартр. Посмотрев на карту, я увидел, что мы сделали лишь небольшой крюк.
Вечером мы проходили через Шатоден. День был теплый, но к ночи снова похолодало, и мы решили переночевать на постоялом дворе. Конечно, для нас это был очень большой расход, но все же лучше потратиться, чем замерзнуть.