Ромэна Мирмо

де Ренье Анри

Ромэна Мирмо положила докуренную папиросу в пепельницу. Корзина с фруктами все еще стояла посреди стола. Она напомнила Ромэне ту корзину, перед которой в Ронвильском гроте Пьер де Клерси признался ей в любви; и вдруг Ромэна с удивительной отчетливостью представила себе эту сцену.

Она слышала слова Пьера, она слышала свои собственные слова. Она мысленно повторяла их себе. Чем больше она об этом думала, тем ей казалось правильнее, что она так сказала. Тем хуже для Пьера, если он не понял, если он не захотел понять! Зачем он с таким упорством продолжает ей говорить о чувстве, на которое она не хочет откликаться? В самом деле, не далее как третьего дня разве не возобновил он своих попыток с такой настойчивостью, силой и жаром, что Ромэне это было глубоко неприятно? Значит, все,

чем она пыталась отвлечь Пьера от его любви, было напрасно. Пьер был настойчив, почти красноречив. И зачем она дала ему случай снова заговорить?.. Почему она не избегает встречаться с ним с глазу на глаз? Это ее ошибка; после сцены в Ронвильском гроте ей бы следовало отстранить его от себя. Она поступила неосторожно.

Эти мысли поглощали Ромэну и беспокоили ее. Однако повторные признания Пьера ни в чем не меняли ее чувств. Присматриваясь к самой себе, она была совершенно уверена, что не любит его. Он ей нравился своей молодостью, своим характером, своей внешностью, но этим и ограничивалась ее приязнь к нему. Как мог он предполагать что-нибудь другое? Эта ошибка объяснялась, вероятно, тем простым и дружеским тоном, который она приняла с ним. Но все-таки в этой ошибке сердца виноват был Пьер, а не она. Молодые люди, занятые исключительно любовью, видят ее повсюду, даже там, где ее нет. Ей нужно было бы считаться с этим, но сама она слишком мало думала о сердечных делах, и ей не приходило в голову, что другие могут о них думать. А потом, в сущности, разве не была она только предлогом для таившегося в Пьере чувства? В его годы, прежде чем влюбиться в какую-нибудь одну женщину, которую, как ему кажется, он любит, человек заранее влюблен во всех женщин.

И к тому же разве Пьер этой жаждой любить не похож на большинство людей? В самом деле, разве не все заняты любовью? Даже милейший месье Клаврэ, который отнюдь не равнодушен к прекрасному полу. Взамен великих путешествий, о которых он мечтал, он часто отплывал на Цитеру [43] и причаливал туда не раз. Берта де Вранкур и Андрэ де Клерси любят друг друга. Любовь везде. Не она ли являет на стенах Ла-Фульри, в мифологических рисунках, своих героев и свои легенды? И не ее ли образ старые барышни де Жердьер бессознательно воплотили в юной особе Пьера?

43

Цитера (или Кифера, совр. название Китира) — остров в Ионическом море между островом Крит и полуостровом Пелопоннес, центр культа Афродиты, греческой богини любви и красоты, со знаменитым святилищем. Служение Афродите часто носило чувственный характер. «Отплыть на остров Цитеру» — отдать дань любви.

Это было настолько верно, что Ромэна Мирмо спрашивала себя, каким это образом на нее не распространяется всемирный закон? Впрочем, всегда ли так будет? Не придет ли день, когда ее одинокому сердцу станет больно принадлежать только самому себе? Да, может быть, но, во всяком случае, это время еще не настало. В этом она была совершенно уверена. Признание Пьера ни в чем ее не изменило. Этот опыт ничем не смутил мира ее чувств. Она вернется в Дамаск совершенно такой же, как уезжала оттуда. Эта мысль внушила ей спокойствие и удовлетворение. Немного устав от этих размышлений, она вдруг ощутила потребность отвлечься от них и заинтересоваться внешним миром. В ресторанный зал как раз вошло четверо, трое мужчин и женщина. Ромэна Мирмо обернулась, чтобы лучше их разглядеть. Вокруг вновь прибывших суетились с подчеркнутой услужливостью. Когда они выбрали себе столик, Ромэна Мирмо услыхала, как метрдотель, обращаясь к одному из этих запоздалых посетителей, пышно назвал его «ваша светлость».

Кто бы мог быть этот важный господин, которого так величали? Его спутники разговаривали с ним с явной почтительностью. Ромэна Мирмо прервала свои наблюдения. Она привлекла внимание «его светлости», и тот принялся ее рассматривать, тогда как его спутники занялись сидевшей рядом с ними молодой женщиной. Дерзкая настойчивость, с которой смотрел этот незнакомец, была Ромэне неприятна. Видя,

что она завтракает в ресторане одна, он, должно быть, решил, что она едва ли так уж неприступна. Из озорства, она закурила еще папиросу, но испытывала все-таки какое-то раздражение. Если мужчины смотрят на женщин с такой уверенной победоносностью, то или они считают себя совершенно неодолимыми, или те слишком уж податливы! Иначе откуда бы у них мог взяться этот самодовольный вид, будто они располагают вами заранее? Притязания мужчин всегда раздражали Ромэну Мирмо. В них она видела какое-то косвенное посягательство на свою свободу, какое-то скрытое умаление своей независимости. У самых деликатных, даже у самых робких, ей всегда чувствовалась эта заносчивость, против которой она инстинктивно возмущалась. Даже у Пьера де Клерси, у сдержанного Пьера, бывал иногда этот взгляд который, охватывая тебя, словно овладевает всей твоей особой.

Она кивнула метрдотелю, чтобы ей подали счет. Давая ей сдачу, метрдотель искоса поглядывал на соседний столик. Вдруг он наклонился с конфиденциальным видом:

— Вы изволите видеть этого господина за тем столиком?

Ромэна Мирмо недоверчиво нахмурила брови. Уж не любовное ли это поручение? У метрдотеля вырвался укоризненный жест.

— Я только позволю себе доложить, что этот господин — его светлость принц Лерэнский.

Ромэна Мирмо улыбнулась, встала и направилась к выходу, сопровождаемая прощальным взглядом его светлости.

* * *

Выйдя на воздух, Ромэна Мирмо почувствовала себя как-то особенно легко и хорошо. Погода стояла чудесная, небо синело воздушно и нежно, в воздухе была разлита мягкая и тонкая теплота. Это было еще лето, но какая-то особенная сладость ощущалась во всем. Несмотря на ясный день, на Кателанском лугу было мало народу. Дети группами играли на лужайке, по которой вились поливные трубы. По аллеям, там и сям, разгуливали досужие люди. Ромэна Мирмо шла медленно. Так она дошла до садового театра. Здесь почти никого не было. На зеленой сцене две девочки прыгали через скакалку. Это позабавило Ромэну; девочки заменяли блестящих золотых танцовщиц Тимолоорского султана. И ей вспомнился тот июньский вечер, когда она здесь встретила Андрэ и Пьера де Клерси в обществе месье Клаврэ.

Месье Клаврэ! Да это он сидит на откосе, в плантаторской панаме! Он, должно быть, тоже думает о далеких маленьких танцовщицах. Мадам Мирмо незаметно подошла к нему.

— А, вот я вас и поймала, месье Клаврэ; уж не свидание ли у вас с некоей маленькой желтой султаншей, если только вы не поджидаете какую-нибудь хорошенькую парижанку?

Она, смеясь, подала ему руку и помогла ему встать с его травяного сиденья.

— Как? Это вы, дорогое дитя? О нет, я никого не поджидаю; а потом, знаете, в моем возрасте, те, кого бы мы стали поджидать, могли бы нас долго заставить себя ждать… Любовь любит молодость. Я просто пришел погулять и подышать воздухом. Пришел также поразмыслить кое о чем…

Ромэна Мирмо весело прервала его, погрозив пальцем:

— А, вы размышляете, дорогой месье Клаврэ; но ваши размышления, по крайней мере, философские? Может быть, воспоминание о маленьких танцовщицах, которых мы здесь видели, представляется вам образом наших иллюзий? Разве не такими возникают они перед нами, легкие, блестящие, украшенные странной мишурой? Они нас очаровывают, мы простираем к ним руки; но ими владеет злой султан, который их увозит на свой далекий остров. И, может быть, так лучше; потому что, если бы мы подошли к ним ближе и прижали их к сердцу, мы бы увидели, что это всего-навсего обманчивые куклы, жалкие желтые штучки, странные и смешные.

Месье Клаврэ слушал Ромэну Мирмо. Стоя перед ней, он смотрел на нее с легкой иронией.

— Вы очень мудры для ваших лет, моя милая Ромэна, и, право, вы кажетесь ужасно разочарованной! Так вот, раз вы в таком умонастроении, я решаюсь поговорить с вами на одну тему, которая меня волнует, но которую мне немного трудно обсуждать с вами. Да, я не смел, но, так как случай представляется сам собой, я набираюсь храбрости. Вы обещаете, что не будете на меня сердиться?

Мадам Мирмо пожала плечами и посмотрела месье Клаврэ прямо в лицо.