Ромео с большой дороги
Шрифт:
Волкова ощущала невероятный эмоциональный подъем. У них получилось! Кто заподозрит раненых инкассаторов с безупречным прошлым? Радости прибавлял еще один момент: вопреки всем договоренностям, Анна вытащила из одного мешка тугую пачку долларов. Она не собиралась тратить деньги, ей просто очень хотелось пересчитать их, помусолить в пальцах, понюхать…
Конечно, Анна совершила глупость. Если бы милиция заподозрила инкассаторов и провела обыск, доллары бы обнаружили, четверка сразу оказалась бы за решеткой. Но Аня была крайне жадной женщиной, вот и не удержалась.
Желание
Оглядевшись по сторонам, Анна открыла сумку и стала гладить пачку. Потом размотала резинку, пощупала купюры, помяла их и внезапно сообразила: что-то не так. Бросив на пластиковый столик рубли за кофе, Волкова выбежала на улицу, зашла в обменник и спросила у кассира:
– Вот, приобрела на улице валюту, курс лучше, чем у вас. А доллорешники странные. Что с ними?
Девушка взяла из железного ящичка брошенную туда Анной купюру, сунула ее под специальную лампу, а затем воскликнула:
– Сколько раз объявляли! И предупреждение на двери висит: «Не меняйте валюту у незнакомых лиц». Это фальшивка.
– Вы ошибаетесь, – помертвела Анна, – быть того не может.
– Элементарно, – равнодушно кивнула сотрудница обменника. – Ерунда, а не баксы. Причем фальшивка очень грубо сделанная, просто на ксероксе нашлепанная. Мне такие подделки попадались, что от настоящих денег и не отличить. Вашу же красоту мигом видно.
Феня отодвинула от себя чашку, глянула на меня и добавила:
– Федор умер, Петр Михайлович выжил, его даже вернули на работу, правда, больше инкассатором он не служил. Ни его, ни Анну никто не заподозрил, в конечном итоге ошибка с оружием оказалась во благо – слишком тяжело был ранен Волков, и это полностью обелило его, он ведь чудом остался жив.
– А доллары? – воскликнула я.
– Все оказались просто бумажками.
– Кто же подменил деньги?
Нянька пожала плечами:
– Вопрос не ко мне. Ясно, не Петр Михайлович, не Федор, не Анна Сергеевна и уж точно не Алевтина. Наверное, люди, сдававшие деньги инкассаторам, нахимичили. Вот уж небось они плясали от радости, узнав о налете, в газетах прошла информация о похищении миллионов.
– Надо было разоблачить мерзавцев, – подскочила я, – показать фальшивки!
Феня сняла свои жуткие бифокальные очки и, выставив в улыбке желтые, кое-где обломанные зубы, осведомилась:
– Кому?
– Следователю, – с жаром ответила я.
– Вы всерьез? – усмехнулась нянька и закашлялась.
До меня дошла глупость собственного предложения.
– Нет, конечно, – спохватилась я.
– Ворованное счастья не приносит, – пробормотала Феня. – Вот у них все плохо и получилось. Я молчала из любви к детям. Ну хорошо ли было бы, если б они в приюте оказались? Петр Михайлович с Анной Сергеевной почти не разговаривали, во всяком случае, при мне. Рухнула у них любовь…
Как-то вечером няня уложила детей спать. Ксюша и Алеша мирно закрыли глаза и засопели, а Рита вцепилась в руку Фени и прошептала:
– Не уходи.
– Уже поздно, – напомнила нянька, – завтра в школу.
– Мне страшно, – не отпускала ее девочка, – оставь ночник.
– Глупости, – начала сердиться Феня. – Ты ведь уже большая. Или до сих пор боишься дюдюки, которая непослушных детей забирает?
– Нет, – прошептала Риточка, – я боюсь пятнадцатого числа! Я умру пятнадцатого? Почему тетя Аля про него кричала?
– Спи, – приказала Феня, – я выпью чаю и приду.
Рита всхлипнула и натянула одеяло на голову.
Через неделю Рита заболела. Девочка нервничала, потеряла аппетит, плохо спала, наполучала двоек и категорически отказывалась находиться в квартире одна. Еще через десять дней, приведя Риту с занятий, нянька нашла около входной двери дохлую кошку, а сама створка оказалась вымазана дерьмом.
Живо сообразив, чьих это рук дело, Феня впихнула воспитанницу в квартиру и принялась, матерясь сквозь зубы, ликвидировать неприятность. После отскребывания двери пришлось идти принимать душ. В общем, Рита почти два часа была предоставлена сама себе.
Когда Феня, приведя себя в порядок, решила посмотреть, чем занимается воспитанница, она обнаружила ребенка под кроватью. Рита лежала на полу, сжимая хлебный нож.
– Деточка, – всплеснула руками няня, – что за глупые игры? Немедленно вылезай и садись за уроки!
– Нет, – заплакала Рита, – она сейчас придет.
– Кто? – растерялась Феня.
– Тетя Аля, – еще пуще зарыдала первоклассница. – Она обещала нас убить! За деньги! Мамочка принесла фальшивые доллары, а дядю Федю убила! Я видела деньги, пачку! Сегодня пятнадцатое мая! Она убила кошку, я следующая!
Няня похолодела.
Многие родители, имея дома ребенка лет семи-восьми, ошибочно считают его малышом. Они думают, что их сын или дочка еще совсем глупенькие и не способны понять взрослые проблемы. Мой вам совет: если хотите сохранить семейные тайны, перестаньте обсуждать их в присутствии отпрысков, едва им исполнится шесть месяцев. Ребенок, словно губка, впитывает информацию, кое-что он запомнит на всю жизнь, причем в искаженном виде.
Павлик, сын моей подруги Лены, при виде любого человека в белом халате, не обязательно врача или медсестры, а, допустим, продавщицы в аптеке, начинал орать с такой силой, что несчастная Ленка уволакивала малыша на улицу и там пыталась образумить. Долгие годы Лена не могла понять, отчего сын испытывает ужас при виде медиков. Паша отказывался ходить к стоматологу, ему было невозможно сделать прививки. В кабинеты врачей мальчик стал входить без истерик лишь после того, как доктора начали носить цветные халаты и «пижамы»: голубые, оранжевые. Но, даже окончив институт, Павел цепенел при виде белой одежды последователей Гиппократа. А когда его жена Маринка отправилась в роддом, с парнем и вовсе случился истерический припадок. Он привез супругу в клинику, и к паре вышла медсестра в белом халате.