Ромео с большой дороги
Шрифт:
Короче говоря, в интернат я прибыла значительно позже, чем рассчитывала, к тому же усталая, потная и злая. Вход в здание стерег дряхлый дедушка, одетый в черную форму.
– Куда? – прохрипел он, не открывая глаз.
– Внутрь, – ответила я.
– К кому?
– К Алевтине Кулькиной.
– Проходи, – прошептал старичок, снова медленно погружаясь в сон. – Бахилы напяль, пять рублев в копилку положь!
– А где она? – попыталась я вытащить дедулю из крепких объятий Морфея.
– Тама, – обморочно пояснил дедок, – на тумбочке.
Я повертела головой и увидела
– Куда? – вдруг дернулся дедушка.
Я удивилась:
– Вы меня спрашиваете?
– Куда? – вяло повторил пародия на секьюрити.
– Внутрь.
– К кому? – продолжил дедуська, мерно потрясывая головой.
Ощутив себя героиней фильма «День сурка», я покорно ответила:
– Хочу увидеть Алевтину Кулькину.
– Проходи, бахилы напяль, пять рублев в копилку положь!
Диалог настолько заворожил меня, что абсолютно автоматически я завершила его вопросом:
– А где она?
– Тама, на тумбочке, – кашлянул охранник.
Я вновь глянула на коробку. Интересно, кто выдает бахилы? В непосредственной близости от «кассы» не видно было контейнера с этими полиэтиленовыми мешочками на резинках.
– Куда? – снова встрепенулся дед.
– Внутрь.
– К кому?
– К Алевтине Кулькиной.
– Проходи, бахилы напяль, пять рублев в коробку положь.
Мне стало смешно. Похоже, в бравого охранника засунут диск с примитивной программой. Через каждые три минуты находящийся в коматозе старичок выдает нужный текст. Может, он вообще не человек, а робот?
Память неожиданно подсунула воспоминание. Вот я, безалаберная третьекурсница, тоскую на семинаре по французской литературе. За окнами аудитории бушует зеленый май, в столице стоит непривычная для москвичей теплая, ясная, солнечная погода. Абсолютное большинство жителей гуляют в парках и нежатся на пляжах, а несчастные студенты парятся в душных аудиториях, изучая наследие классиков. Сами понимаете, что выполнять домашнее задание никто не собирался. Я не была исключением, поэтому сидела тихо-тихо, не желая обращать на себя внимание преподавательницы Эммы Сергеевны, старейшего профессора института, жуткой зануды и оголтелой фанатки зарубежной литературы девятнадцатого века.
Но, видно, таково уж было мое счастье. Эмма обвела взором ряды столов и велела:
– Васильева! Даша, иди к доске!
Тут следует добавить, что Эмма Сергеевна, справившая восьмидесятилетие, вела занятия по старинке. В ее голове, слегка тронутой склерозом, прочно засело убеждение: все студиозусы отвратительные лентяи, они глотают накануне экзаменов знания непрожеванными кусками, кое-как удерживают их до испытаний, а получив отметку, мигом забывают про Золя – Бальзака – Гюго – Мопассана. Основную массу профессуры подобное положение вещей не напрягало. В ведомости стоит «Зачет»? Следовательно, прощайте, ребятки, курс освоен. Но Эмма была профессором старой школы, она наивно желала впихнуть в деревянные студенческие головы крупицы знаний, поэтому ее семинары превращались в пытку, они до боли напоминали уроки литературы в шестом классе общеобразовательной школы. Сначала профессор
– Учиться надо лучше. Только тот, кто хорошо овладевает знаниями, имеет шанс попасть в аспирантуру и стать кандидатом наук.
Лично меня бросало в дрожь от этого заявления, меньше всего хотелось навсегда связать свою жизнь с затхлым учебным заведением.
В конце семестра Эмма подводила итоги, и те, у кого получалась чистая пятерка, освобождались от сдачи зачета, остальных доктор наук гоняла по всему курсу.
По непонятной причине я была у Эммы на хорошем счету, но сейчас рисковала потерять расположение дамы. Накануне студентка Васильева гуляла до трех утра и абсолютно не подготовилась к занятиям.
– Ну, – поторопила меня преподаватель, – начинай!
Я набрала полную грудь воздуха и честно призналась:
– Простите, Эмма Сергеевна, слегка не готова к ответу.
– Почему? – совершенно искренно удивилась старуха. – Что помешало самостоятельным занятиям?
– Отравилась, – сказала я почти правду, забыв упомянуть, что непорядок в организме был вызван красным вином плохого качества, выпитым в неумеренном количестве.
– Это не повод, – отрезала Эмма. Но потом слегка помягчела: – Действительно, еда в нашей столовой оставляет желать лучшего. Даша, мне очень не хочется ставить тебе «два». Что скажешь?
– Тоже не желаю получить «неуд», – вздохнула я.
– Вот и хорошо, – одобрила Эмма. – Ты девочка ответственная, не то что некоторые, имена которых я упоминать сегодня не буду. Думаю, великолепно расскажешь сейчас о Гюго. Ну, начинай!
Выдав тираду, профессор сложила руки на груди, откинулась на спинку стула и прикрыла очи.
– Виктор Гюго, автор многих романов, в том числе «Отверженные», родился в… – безнадежно начала я и замолчала, потому что информация о великом французском романисте, осевшая в моей памяти, иссякла.
– Замечательно, – пробормотала преподша, – продолжай.
Я развела руками, и тут на помощь пришла Машка Гладильщикова – она подняла учебник, раскрытый на нужной странице. Кое-как, щурясь, я сумела озвучить текст.
– Хорошо, – кивнула Эмма, не открывая глаз, – троечку уже заработала. Но, право, жаль портить «удочкой» твою репутацию. Ты ведь хочешь четверку?
– Ага, – ответила я.
– Тогда расскажи мне… ну… допустим, о Викторе Гюго, – меланхолично предложила доктор наук и снова примолкла.
Я настороженно глянула в сторону ученой дамы. Она что, издевается надо мной? Но нет, лицо Эммы Сергеевны хранило торжественно-заинтересованное выражение. Я откашлялась:
– Виктор Гюго появился на свет…
Второй раз рассказывать биографию писателя получилось бойчее.
Эмме тоже понравилось.
– Молодец, – закивала она. – Но это четверка. Поднимем планку. Пятерка – вот к чему надо стремиться, согласна?
– Угу, – закивала я.
– Умница, – похвалила меня Эмма. – Рада, что не ошиблась в тебе. Думаю, получишь «отлично», коли сумеешь рассказать нам о… Викторе Гюго!