Ромео
Шрифт:
— У Черил были серьезные проблемы с психикой. Я не могу вам всего рассказать.
— Или не хотите?
Психиатр не ответил.
— Вы опасались, что Сара пойдет по стопам матери?
Фельдман устремил взгляд куда-то поверх плеча Аллегро.
— В прошлом у нее были попытки самоубийства. Первая — сразу после смерти матери. Потом уже в колледже. Обе они явились результатом клинической депрессии. То, что я говорю вам, детектив Аллегро, — строго конфиденциально. И иду я на это лишь потому, что знаю — и полиция, и сама Сара
— А откуда вы это знаете?
— Сара сказала сегодня утром, когда была у меня.
— Она вам рассказала? Все? И даже про выдержки из дневника Мелани?
Фельдман содрогнулся, тем самым ответив на вопрос Аллегро.
— Какое у вас осталось впечатление?
Доктор печально покачал головой.
— Я никогда не подозревал о том, что Мелани может страдать таким сильным психическим расстройством. Она так умело скрывала это. По крайней мере… от меня.
— Вы ни о чем не догадывались?
Фельдман замотал было головой, но вдруг замер, устремив взгляд вдаль.
— За все время моего знакомства с Мелани лишь однажды я видел ее… ну, скажем, неуравновешенной. Но это был лишь короткий миг.
— Когда это было?
— Сара начала лечиться, после того как вскрыла вены в колледже и ее привезли домой. Мелани пришла ко мне с просьбой заняться сестрой, поскольку была очень обеспокоена тем, как складываются их взаимоотношения.
— Что именно беспокоило Мелани?
— Враждебность Сары. Мелани старалась сблизиться с ней, быть полезной, но Сара отвергала все эти попытки.
— Почему?
— Сара была обижена на Мелани. Она чувствовала, что Мелани — любимица отца.
— И это на самом деле было так?
— Мелани была очень похожа на своего отца. К тому же она пошла по его стопам. Симону это импонировало.
— Что бы вы ни говорили, но Сара права. Мелани была для отца светом в окошке.
— Можно и так сказать, — согласился Фельдман.
— Итак, Мелани пришла к вам, чтобы обсудить взаимоотношения с Сарой. И тогда-то она и дала волю чувствам?
— Да. — Глубокие морщины прорезались в уголках рта Фельдмана, когда он заговорил. — Мы с Мелани говорили о Саре. — Он сделал паузу и нахмурился, добавив новых бороздок своему лбу. — Она сидела в том же кресле, где сейчас сидите вы. Мы гадали, что могло спровоцировать враждебность Сары по отношению к ней. И вдруг Мелани вся затряслась, скорчилась. Должен признаться, я опешил. Это было так непохоже на нее.
— И что вы сделали?
— Я бросился к ней, опустился на колени, тронул ее за плечо. «Скажи мне, в чем дело, Мелани», — попросил я.
— И она сказала?
— Она покачала головой, закрыла лицо руками. Я сказал, что ей вполне позволительно расслабиться, нельзя же все время демонстрировать хладнокровие и выдержку. Мне показалось, что наша беседа вызвала у нее запоздалую реакцию на самоубийство матери. Я попытался уговорить ее выплеснуть
— А что она?
Фельдман сложил руки, как в молитве, потом опять крепко сцепил пальцы.
— Она стала бормотать что-то бессвязное. Я ничего не мог разобрать.
— А потом?
Фельдман пожал плечами.
— Буквально в следующий момент она уже взяла себя в руки и, печально улыбнувшись, поднялась, чтобы уйти.
— Что вы ей сказали?
— Ничего. Я был растерян и не знал, что сказать. Со мной такого еще не бывало. — Фельдман отвел взгляд в сторону. — Я до сих пор вижу ее, стоящую передо мной, вижу, как она пытается казаться спокойной и хладнокровной. Но в этот момент она была такой беззащитной, потерянной, что мне стало безумно жаль ее. Инстинктивно я протянул к ней руки, подумав, что сейчас ей необходимо дать почувствовать дружеское участие. Но, вместо того чтобы взять мои руки в свои, как я на то рассчитывал, она, к моему величайшему изумлению, устремилась в мои объятия, прижалась ко мне. Вы можете не верить, но это был единственный случай, когда мы физически соприкоснулись. Мелани, как и ее отец, всегда держалась особняком. Как будто избегала любого проявления чувств.
— А теперь, когда вы узнали о содержании ее записей в дневнике, ваше мнение изменилось?
Фельдман тяжело вздохнул.
— Нет. Как это ни печально, я в нем укрепился.
— Что-то я не пойму, — сказал Аллегро.
— В ту минуту я понял, что передо мной женщина с глубоко травмированной психикой. Она искала не близость и не любовь.
— Что же тогда?
Их глаза встретились.
— Саморазрушение, — обреченно произнес Фельдман.
— А что же Сара? Две попытки самоубийства. Вы склонны полагать, что она идет той же тропой?
— Я думаю, что убийство Мелани подвело Сару к своеобразному перекрестку, на котором она должна сделать свой выбор. Мне кажется, она предпринимает отчаянные попытки побороть депрессию и избавиться от ощущения собственной беспомощности. Она сражается просто бешено. И, кстати, обнаруживает, что сил и решимости у нее гораздо больше, чем она прежде думала.
— Вы видели ее вчерашнее выступление в «Опасной грани»?
— Да, конечно. Довольно неожиданный трюк.
— Трюк? Вы думаете, она играла? — удивился Аллегро.
— Всем нам приходится играть, чтобы выжить, вы так не думаете, детектив?
— Вы — психиатр, вам виднее.
Фельдман загадочно улыбнулся.
— Точно так же ответила бы Сара.
— Она, наверное, считает вас психиатром, который как раз и поможет ей сделать выбор на том самом перекрестке.
Улыбка померкла на губах Фельдмана.
— Это она вам сказала?
— Ну, не то чтобы она именно так и выразилась, — уклонился от прямого ответа Аллегро. — Но разве вы с этим не согласны? Вы ведь могли бы избавить нас от лишних хлопот и траты времени.