Россия для россиян
Шрифт:
Сознаю: это действительно кощунственно звучит в современной России. Но во Франции государственная политика впала в другую, не менее маразматическую и изуверскую, крайность.
Колоссальная социальная помощь практически лишила людей, особенно носителей иных культур с более низким, чем французы, уровнем потребностей, стимулов к труду. Если в США в первый год после приезда в страну без работы сидит лишь 7–8 % иммигрантов, то во Франции — 55 %. На социальную помощь разных видов идет около 60 % всех расходов государства, среднее пособие по безработице практически равно минимальной зарплате (на которую, в отличие от российской, можно существовать — и, более того, можно жить), а выплачивается в среднем в течение почти 2 лет! Минимальная же зарплата выросла за десятилетие на две трети со вполне достойного уровня. А два года назад правительство начало выплачивать специальную премию в тысячу евро тем, кто найдет работу в первый год после увольнения, — но на эту приманку «клюнули» относительно немногие.
Понятно, что такие масштабы социальной помощи требуют и высоких налогов, и, что представляется исключительно важным, высокого уровня огосударствления экономической и в целом общественной жизни. При и без того высокой склонности французского общества и государства к бюрократизации это создает его развитию дополнительные проблемы, сковывает, а то и прямо подавляет инициативу, затрудняет создание новых рабочих мест и, соответственно, их поиск тем, кто действительно хочет работать.
А тем временем пенсионная система и система социальной защиты разваливаются под собственной тяжестью.
Чтобы понять причину поражения Сеголен Руаяль, достаточно рассмотреть, что она предложила для решения этих проблем, ощущаемых большинством французов.
Ответ ужасающий: ничего.
Она лросто закрыла глаза на эти проблемы, сделала вид, что их нет, и продолжила раздачу обещаний и наращивание обязательств государства — ту самую политику, кризис которой если не сознает, то болезненно ощущает все французское общество.
При этом ее ключевые обещания были откровенно нереальны: доведение пособия по безработице в первый год после увольнения до 90 % прежнего заработками зачем тогда вообще искать работу?) и повышение минимальной зарплаты еще на 20 %.
Французы искали выход из кризиса, а Руаяль предложила им его усугубить.
Ответ Саркози крайне неприятен для французского общества. Он стандартен и не оригинален: «посчитали — прослезились», теперь будем снижать государственные расходы (а значит, и налоги, — но это приветствует только бизнес) и сокращать социальную помощь — резать «священную корову» «общества всеобщего иждивенчества».
Но французское общество, сознавая свои проблемы, не видит другого выхода, — и воспринимает указание на него как неприятную, но честность.
Популярность Саркози создало подавление массовых беспорядков в арабских пригородах. Как министр внутренних дел, он был заклеймен левыми интеллектуальными вырожденцами Европы за «жестокость». Из России, где ОМОН регулярно и с наслаждением устраивает подлинное сафари на людей в центрах крупнейших городов, эта «жестокость» смотрится особенно пикантно.
Однако если мы не будем поддаваться досужим рассуждениям «о бедных арабских мальчиках», которых «заела среда» и которые начали поэтому устраивать погромы, крушить магазины и жечь автомобили, а посмотрим на ситуацию глазами француза, — картина станет вполне внятной.
В силу ошибок прошлого Франция посадила себе на шею огромное количество иждивенцев, которые не хотят быть французами по культуре, не могут, а часто и не хотят работать, но хотят, чтобы французы их кормили. При этом они требуют все большего и устраивают беспорядки.
Саркози первым в политкорректном западном мире посмел осудить их с морально-этической точки зрения. Пресечение же беспорядков было не только мягким, но и исключительно умелым — в охваченных ими кварталах просто закрывали школы, органы социальной поддержки и прочие блага цивилизации вплоть до банкоматов. «Хотите быть дикарями — живите как дикари». И арабские родители понимали, что их дети вырастут недоучками, лишенными даже ограниченных возможностей, а чтобы снять в банкомате наличные, они должны были идти на соседнюю улицу, что им, разбалованным цивилизацией, было непривычно и обременительно. И беспорядки угасли, как пламя, лишенное кислорода.
Наши ракетно-квасные патриоты пеняют Саркози на жесткий атлантизм, на союз с США. Да, это отказ от идеалов де Голля, — но четкое следование потребностям момента. При всех своих недостатках, США сегодня — это символ государства эффективности в противовес государству иждивенчества, которое должен демонтировать Саркози. С другой стороны, США— противник глобального ислама, пусть подлый и недобросовестный, но враг той самой иждивенческой арабской улицы, которую вынужден усмирять Саркози.
Поэтому США — объективный союзник Саркози во внутренней политике. А во внешней он уже умудрился не раз показать им, что намерен реализовывать интересы Франции, а не США.
Избрание Саркози — хороший признак.
Оно означает, что французское общество оказалось здоровым, что «молчаливое большинство» Франции хочет работать — и, значит, Франция будет работать.
Действуя в согласии с ней, Саркози может стать хотя и не новым де Голлем, — Францию вряд ли будут ждать испытания, порождающие таких лидеров, — но уж во всяком случае новым Миттераном.
Иметь с ним дело будет, как со всяким достойным и чуждым политиком, тяжело, но приятно.
После того, как напуганная Китаем и стремящаяся к возрождению «национального духа» Япония расширит «силы самообороны» до полноценной армии (в полной мере оснащенной наступательными вооружениями) и изменит Конституцию, можно предполагать ее вступление в НАТО.
Японию бессмысленно пытаться задобрить — не стоит забывать, что в 60–80-е годы актуальность проблемы «северных территорий» поддерживалась именно для того, чтобы иметь предлог не развивать сотрудничество с Советским Союзом. И совсем не случайно, как выяснилось при последней попытке отдать острова, северная граница «северных территорий» принципиально не определена. Поэтому надежды на крупномасштабное экономическое сотрудничество с Японией, несмотря на весь его потенциал, несбыточны, так как противоречат менталитету японской элиты.
Реально осуществление отдельных крупных межгосударственных проектов, связанных с глобальными интересами (так, Тихоокеанский нефтепровод не вызвал никакого интереса у японского бизнеса, но японское государство поддержало его, так как он соответствует курсу США на недопущение эксклюзивного доступа Китая к нефти Сибири).
Задача России заключается в решении проблемы браконьерства (которая является в основном внутренней российской проблемой, несмотря на его поощрение японскими властями) и смягчении остроты проблемы Южных Курил (при этом придется преодолевать вероятное недовольство японцев необходимыми специальными мерами по их развитию). Инструментом давления на Японию должна стать угроза ограничения японского экспорта в Россию (в первую очередь автомобилей) в пользу производителей аналогичных товаров из других стран (в том числе Китая) и развития собственно российского производства.