Россия и Европа в эпоху 1812 года. Стратегия или геополитика
Шрифт:
История человечества — это, увы, во многом, история войн, а в последнее время и революций. Вряд ли кто-то будет сегодня утверждать, что война — это хорошо, хотя о революциях суждения не так однозначны, многие указывают на прогрессивный характер социальных потрясений и их положительное влияние на ход истории. Хотя существует мнение, что революции сначала подготавливают в умах людей идеалисты, затем осуществляют фанатики, потом плодами пользуются авантюристы, проходимцы и негодяи, а поэтому, в целом, получаются отрицательные последствия. Да и в любые времена разгул непредсказуемой и разрушительной социальной стихии (неподконтрольного никому народного гнева), вряд ли можно поставить в разряд положительных явлений. Не случайно еще наш знаменитый русский историк Н.М. Карамзин считал, что даже «турецкое правление лучше анархии, которая всегда бывает следствием государственных потрясений» {155} .
В нашем случае необходимо рассмотреть результаты и последствия деятельности победившей антинаполеоновской коалиции, и особенно пристально — борьбу монархических государств с революционным движением. Тем более, что Н.А. Троицкий в цитируемой выше своей статье выступил с критикой некоторых положений, ранее высказанных автором данной работы. Подробно коснемся лишь одного его замечания (на
Абсолютно не понятно, почему я «не думаю», причем «явно»? Неоднократно мои мысли о сопоставлении революции и эволюции появлялись в печатном виде в разных изданиях, в том числе и в моих работах, процитированных в его статье. Или мой оппонент не знаком с ними (что маловероятно, ибо их использовал), или не захотел вступать в полемику (поскольку нечего ответить за неимением аргументов). Причем парадоксальна сама критика, цитируется фраза об отсутствии войн, а упрек делается, что не упоминаются революции (так можно обвинить в чем угодно). Да и но поводу войн России с Ираном (тогда эта страна кстати называлась Персией) и Турцией — как-то было даже удивительно читать. Войны действительно были «не маленькими», но эти две мусульманские страны все-таки географически больше считались азиатскими державами (Персия территориально уж точно находится в Азии, а не в Европе). Кроме того Священный союз всегда являлся альянсом европейских христианских государств, поэтому Турция (хоть и располагала на Балканах владениями) никак не могла вписаться в эту охранительную систему. Также несколько странно было читать об уникальном природном явлении — шквале, «затянувшимся более чем на четверть века». До сих пор полагал, если мои филологические познания верны, что шквал — это кратковременный, но внезапный и сильный порыв ветра, который быстро заканчивается. Да и у Н.А. Троицкого как-то не получилось скрупулезное и впечатляющее перечисление всех восстаний и революций с 1815 по 1849 гг. Почему то выпали из его перечня достаточно весомые для европейской истории события: революция в Бельгии 1830 г. (в результате страна получила независимость от Нидерландов!), польское восстание 1830—1831 гг., революция в Испании 1834 — 1836 гг., революция в Португалии 1836 г., революционные события в Тоскане и Папской области в 1848-1849 гг.
Попробуем проанализировать собранные вкупе восстания и революции (по терминологии Троицкого), хотя эти термины несколько отличаются друг от друга. Мы можем четко различить три революционных волны, нахлынувших на Европу после 1815 г.: южноевропейские революции 1820-е гг., революции 1830 г. и 1848 г., даже не упоминая более мелкие политические беспорядки и переустройства [126] . В данном случае, важно понять, что окончательное размежевание, принятое Венским конгрессом, в минимальной степени учитывало национальные чувства. Главное состояло в том, чтобы эти решения удовлетворили интересы великих держав. Границы в основном прошли по старым пределам феодальных владений. Тут необходимо вспомнить, что основными союзниками «старого режима» в наполеоновскую эпоху являлись резко возросший национализм и либерализм. Столкновения в будущем между этими силами и волей великих держав становились неизбежными. Почти двести лет минуло с тех пор, но нельзя забывать, что многие вопросы национального разделения не решены и по сей день, и с точки зрения современного международного права сегодня остаются рассадником сепаратизма и болезненно воспринимаются народами и государствами.
126
Например, религиозное противостояние католиков и протестантов и Гражданскую войн) в Швейцарии (См.: Нубанова М. Н.Гражданская война 1847 года в Швейцарии // Вопросы истории. 2008. № 3).
По словам Джефри Беста тогда «революционное подполье» не могло не существовать, но до 1830 г., по мнению Ч. Д. Исдейла, «оно оставалось удивительно бесплодным», и «есть масса свидетельств того, что революционные политики относились преимущественно к узкой злите» [127] . Если проанализировать первую революционную волну 1820-х годов, то без труда заметим, что во главе испанской, пьемонтской, неаполитанской партий стояли молодые офицеры. По сути, это были, как тогда выражались, «военные революции», а говоря языком юридическим, — военные мятежи или заговоры, то есть классические попытки государственного переворота.
127
Исдейл Ч. Д.Указ. соч. С. 458, 462. Как считал автор: «наполеоновские войны вывели на сцену Реставрацию, оставив ей наследство из протестов недовольных, внешне грозных, но на самом деле не очень опасных. Революционное подполье, имевшее большую склонность к принятию желаемого за действительное и идеологической путанице, ограничилось узким кружком студентов, интеллектуалов, профессиональных бунтарей и авантюристов, которые почти не пользовались поддержкой в народе и имели влияние лишь настолько, насколько им удалось завести союзников среди офицеров европейских армий» (Там же. С. 469).
Таковым являлось и восстание декабристов в С-Петербурге в 1825 г. В значительной степени движение декабристов оказалось порождением походов 1813—1815 гг., когда представители русского дворянства, одетые в офицерские шинели, за государственный «кошт» в массовом порядке попали за границу. Даже дворянин средней руки (не говоря уже о мелкопоместных) не мог себе позволить по финансовым соображениям такого путешествия за свой счет — это удовольствие тогда стоило очень дорого. А тут, дворянская молодежь (цвет нации), получившая бесплатную возможность побывать за границей, стала сравнивать европейские порядки с нравами феодально-крепостнической России, сделала выводы и задалась вопросом: от кого и от чего они освобождали Европу? Это был общий фон, на котором происходили события 1825 г. В нашей стране революционное движение (со времен декабристов) идеализировалось, и практически не говорилось о том, что шансов на успех у этих революционеров практически ни каких не было. Марксисты же этот исторический факт рассматривали лишь как пример яркого революционного героизма. Безусловно, большинство декабристов являлись светлыми личностями и романтическими персонажами, можно сказать кумирами для всего XIX и XX веков. Для Н.А. Троицкого — уж точно. Но, бесспорно и то, что для них именно война являлась символом прогресса, армия, по их мнению, стала главной силой для решения вопросов в гражданских и политических делах, а культ героя — образцом для подражания. Инакомыслящие военные находились под еще свежим впечатлением от войн эпохи 1812 года. Отсюда их ориентация на военный мятеж (а отнюдь не на революцию), как метод решения военной силой уже назревавших, но неразрешимых тогда проблем в обществе. Немалую роль у многих декабристов играл и личный произвол, основанный на честолюбии, и прежде всего на желании славы.
Народ — та категория, к которой обычно апеллировали марксисты и в интересах которого, якобы, выступали революционеры, чаще всего оставался не только глух к революционным чаяниям, но и принимал строну сил «старого режима». В 1888 г. в Париже вышла брошюра видного деятеля народников Л.А. Тихомирова «Почему я перестал быть революционером?». Она содержала не только критику терроризма, но и революционного движения. Эта работа вызвала шок и породила полемику в обществе и в прогрессивных и левых интеллигентских кругах. «Революционеры говорят о необходимости «вернуть венец народу», — писал Л.А. Тихомиров. Но «народ об этом нисколько не просит, а, напротив, обнаруживает постоянную готовность проломить за это голову «освободителям» {157} . [128] Это было характерно не только для России, но и для Европы. В первой половине XIX столетия обыватели (большинство населения) не хотели никаких революций, а на деле поддерживали власть имущих. С этой точки зрения «революциями» эти события назвать нельзя.
128
Автор статьи В. Н. Гинев, отвечая на вопрос, вынесенный в заголовок «Революция или эволюция?», полагает, что сегодня эта «проблема открытая для обсуждения» (Там же. С. 243).
Безусловно, революционные волны 1830 и 1848 гг. уже были более значимыми явлениями и имели реальные противоречия и основания. Этого просто трудно не заметить, и даже нечего спорить. Особенно революции во Франции, где старые или видоизмененные Бурбоны не соответствовали уровню общественного развития и для страны представляли явную преград для будущего развития. Но события в Греции, Бельгии и Польше — это классические национально-освободительные движения, сдобренные и еще ощутимым присутствием религиозного фактора: православные греки против турок-мусульман, католики-бельгийцы против голландских протестантов, католики-поляки против православных русских. Это была национально-освободительная борьба, а отнюдь не революционное движение против пережитков и остатков феодализма. Таковыми же в какой-то степени были революции 1848—1849 гг.: в Венгрии (борьба за независимость), в Германии (за политическое объединение страны), в Чехии (за автономию), в Италии (борьба против австрийского господства). Одним из важнейших условий поражения революций и освободительных движений, стал тот факт, что экономический кризис 1847—1848 гг. пошел на спад и затем сменился экономическим подъемом. Экономика оказалась сильнее революционной пропаганды и целесообразности.
Нетрудно заметить, что в отдельных странах революционное движение имело свои особенности, свой национальный отпечаток, в зависимости от исторических условий и своеобразия обстановки. Но даже там где шансы на успех были велики, например, в Венгрии, подавлялись ростки национального движения в Воеводине, Словакии, Трансильвании. Одно национально-освободительное движение активно душило другие, окружающие его народы. А там, где вроде революция победила, как, например, во Франции, вскоре масть путем государственного переворота оказалась у бонапартистских авантюристов. Выиграла ли Франция от революции 1848 г., получив в итоге империю безудержного Наполеона III, старавшегося во всем подражать своему гениальному дяде? По прошествию времени, зная полученные результаты, думаем, нет. Именно эта империя затем явилась инициатором многих европейских войн и бед своей собственной страны. А вот оставив без изменения реакционный режим Габсбургов, активно поддержанный русским самодержавием, как мы полагаем, выигрыш в Европе был налицо. Силы революции и национально-освободительных движений оказались слишком слабы, а если бы тогда в силу каких-либо обстоятельств они победили? Несомненно, Европа оказалась бы перед чередой новых революционных войн и неистовств низших классов. Выиграла бы она при этом? Это новый и дискуссионный вопрос, на который сегодня уже никто однозначно не сможет ответить.
Но, даже признавая бесспорный факт, что войны и революции часто становились катализаторами исторических процессов, не стоит забывать и об альтернативном им, эволюционном пути развития. Трудно в таких случаях подсчитать и взвесить на весах истории плюсы и минусы — полученные выгоды и количество жертв и разрушений. Что лучше: быстрая и кардинальная расчистка завалов на пути к новому и передовому (цена — кровь и невзгоды ради будущего), или медленная, но более безболезненная адаптация всего устаревшего к возникшим реалиям (эволюция государства и общества)? Думаю, более предпочтительна преемственность полезных идей при здоровой эволюции, ведь благотворные идеи никогда еще не вырастали на мертвой почве. Сегодня, например, большинство людей (и общественное мнение) не являются сторонниками решения международных и внутренних конфликтов военной силой (войнами и революциями), дипломатические переговоры и социальный диалог им предпочтительны, хотя понятно, что они не всегда возможны (ведь и у любых компромиссов есть границы). Также, бесспорно и то, что нельзя силой навязывать другим странам и народам образ жизни, государственное устройство, духовные, религиозные и идеологические ценности. Подобное навязывание стереотипов — явное проявление империализма. И, как правило, об этом свидетельствует история, такие попытки (неэффективные и дорогостоящие) в итоге терпели крах, включая советский и американский империализм (рецидивы американского империализма и сегодня мы можем наблюдать). Наполеон же, как наследник революции и как «человек войны» стал в начале XIX столетия олицетворением империализма, поэтому его поражение оказалось запрограммировано историей.