Россия и Европа в эпоху 1812 года. Стратегия или геополитика
Шрифт:
В литературе не без оснований сложилось устойчивое мнение о том, что в Тильзите Наполеон пытался соблазнить Александра I планами раздела Османской империи {217} . А французский историк Э. Дрио, посвятивший специальное исследование по восточной и балканской политике французского императора, обогатил историографию таким термином как «восточный роман Бонапарта» {218} . Во всяком случае, именно после Тильзита проект или идея объединенного франко-русского похода в Индию снова был возрожден, но на сей раз уже по инициативе Наполеона. В основу этой программы легло предложение о разделе «больного государства» — Турции, чтобы после этого через Персию двинуться в Индию.
В Тильзите переговоры Наполеона и Александра I о разделе Османской империи не имели в результате какого-либо подписанного официального документа. Только восьмая статья русско-французского договора о наступательном и оборонительном союзе содержала намек на такую возможность. Она гласила: «Равным образом, если вследствие перемен, которые произошли в Константинополе, Порта не примет посредничества Франции или если после принятия оного случилось бы, что в трехмесячный срок по открытии переговоров последние не привели к удовлетворительному результату, то Франция будет действовать с Россиею против Оттоманской Порты, и обе высокие договаривающиеся стороны вступят в соглашение о том, чтобы освободить из-под ига и мучений турецких все провинции Оттоманской империи в Европе, за исключением Константинополя и провинции Румелии» {219} . Что примечательно — эта статья, несмотря на четкие сроки, затем так и осталась невыполненной со стороны Франции.
Скорее всего, два императора в личных беседах в Тильзите из-за лимита времени (да и других важных проблем для обсуждения хватало) не смогли тогда определить свои доли в турецкой добыче и полюбовно договориться, в первую очередь в вопросе о Константинополе [153] . Для любого государственного деятеля в Российской империи во все времена разговор о приращении владений за счет Турции грел сердце, особенно, если речь заходила о вековой хрустальной мечте русского дворянства — Босфоре и Дарданеллах, или, больше того, о церковной службе христолюбивого русского воинства в храме Св. Софии в Константинополе. Но когда в дипломатических кулуарах кто-то из крупных европейских игроков лишь только мог помыслить о претензии в отношении именно этих турецких территорий, или заикнуться о их приобретении, представители российских властных структур воспринимали подобные заявления крайне болезненно, возникало жгучее чувство ревности — чужие заявки на африканские или азиатские земли Османской империи воспринимались без восторга, но вполне сдержанно. Россию такой поворот событий абсолютно не устраивал, она всегда тогда предпочитала, пресекая всякие разговоры о разделе, сохранять «слабого соседа» и старалась иметь большое влияние на политику Стамбула, действуя через турецкие властные структуры. Как только возникала угроза потере российского влияния в пользу другой сильной державы, появлялась реальная опасность возникновения военного конфликта.
153
Сам Александр I свидетельствовал в Тильзите, что по поводу Оттоманской империи между им и Наполеоном «было условлено отложить на будущее обсуждение этих вопросов» (Внешняя политика России XIX и начала XX века. Т. III. С. 758.). Это косвенно подтвердил и Ш. М. Талейран, описывая процесс редактирования договора в Тильзите в своих мемуарах: «Инструкции, полученные мною, указывали, что я не должен был допустить внесения в него ничего, что касалось раздела Оттманской империи или даже будущей судьбы Валахской и Молдавской провинций; я точно их выполнял» (Талейран.Мемуары. С. 302).
Можно привести пример с началом Русско-турецкой войны 1806—1812 гг. После поражения русской армии при Аустерлице русское влияние в Турции (несмотря на союз с ней, подписанный в 1805 г.) резко пошло на убыль, а французские акции в Стамбуле круто взлетели вверх, чему во многом способствовала активность и давление наполеоновской дипломатии, стремившейся использовать благоприятную для нее международную политическую конъюнктуру. Русская дипломатия оказалась бессильной предотвратить откат Османской империи от союза с Россией и ее переориентацию на Францию. Причем в Петербурге долго копили обиды и сносили недружеские акции со стороны Порты, нарушения и фактический отказ от выполнения условий достигнутых ранее договоренностей. Но долготерпение российского правительства сразу исчезло, когда стало известно о планах Наполеона в 1806 г. двинуть из Далмации войска, занять Дунайские княжества и выйти к Дунаю. 15 (27) декабря был отдан приказ русским войскам занять княжества, что и послужило предлогом к войне {220} .
Если вернуться к Тильзитскому соглашению и последующей французской политике по отношению к Турции, то Наполеон, ведя сложную дипломатическую игру, по мнению многих отечественных и иностранных историков, и не собирался ни с кем делить ее территорию, надеясь в будущем самому решить этот вопрос. По данным Ф.Е. Огородникова именно в 1807 г. Наполеон начал сосредотачивать военные запасы на о. Корфу, готовился к экспедиции на о. Сицилия, пытаясь создать там базу для проникновения в Турцию, и усилил средиземноморскую эскадру {221} . Если судить по переписке дипломатических представителей, то до 1808 г. он не собирался влезать в Турецкие дела. Например, министр иностранных дел Ж. Б. Шампаньи в январе месяце прямо писал про Оттоманскую Порту своему послу в Петербурге, что «император не хочет ускорять ее падения», а раздел Турецкой империи — «мера, которую император хочет отдалить, так как в данное время она не может сделана с выгодой для него» {222} . Несколько иные мысли были высказаны Наполеоном в инструкции Коленкуру от 12 ноября 1807 г.: «Можно будет подумать об экспедиции в Индию. Чем неосуществимее кажется эта экспедиция, тем более сделанная с этой целью попытка (а чего не могут сделать Франции и Россия?) приведет в ужас англичан. Ужас, посеянный в английской Индии, распространит смятение в Лондоне, и, конечно, сорок тысяч французов, которых Порта согласится пропустить через Константинополь, и которые соединяться с сорока тыс. русских, пришедших с Кавказа, будет достаточно, чтобы нанести ужас на Азию и завоевать ее. Именно в этих видах император приказал избранному им для Персии посланнику отправиться к месту назначения» {223} . [154] Наполеон в данном случае имел в виду скорее устрашающую для Англии демонстрацию возможностей, чем реальное нападение. Его политикой являлось лавирование — русских Наполеон соблазнял разделом, австрийцев пугал им (вернее, русской экспансией), турок продолжал уверять, что Франция будет продолжать действовать в их интересах. На обещания и авансы не скупился. Можно только согласиться с весьма справедливым замечанием В.Н. Виноградова: «У исследователя в глазах рябит от изобилия наполеоновских планов в отношении Турции» {224} .
154
Но в этой же инструкции Коленкору при отправлении его в Петербург утверждалось нечто противоположное: «Истинное желание императора состоит в том, чтобы Оттоманская империя сохранилась в ее нынешнем виде». (Трачевский А.Франко-русский союз в эпоху Наполеона // Исторический вестник. 1891. № 6. С. 581. См. также: Сборник Императорского Русского исторического общества. Т. 88. С. 298 — 299.)
Попробуем все же разобраться, какое место тогда в планах Наполеона занимал реанимированный им Индийский проект. В самом начале 1808 г., а именно 1 января 1808 г., Наполеон имел продолжительную беседу на эту тему с Талейраном, о чем тот, как платный агент Австрии, почти сразу же (16 января) тайно поведал К. Меттерниху. По мнению Меттерниха этот план «явно смахивал на роман». Но французский император, несмотря на некоторые возражения своего бывшего министра иностранных дел, твердо решил добиваться совместной франко-русской экспедиции сразу же после раздела Оттоманской империи. Как сообщал Талейран: «У императора два плана, один основан на реальной почве, другой на романтической. Первый — это раздел Турции, второй — экспедиция в восточную Индию» {225} . И сразу же в этом направлении завертелись шестеренки французской дипломатической машины.
О том, что два императора в Тильзите обсуждали план объединенного франко-русского похода, мы можем узнать из донесения 17 (29) января 1808 г. посла А. де Коленкура министру иностранных дел Франции Ж. Б. Шампаньи о беседе с Александром I в Петербурге. Тема беседы была инициирована Коленкуром (он должен был заставить русских «предъявить свои желания»), выполнявшего поручение самого Наполеона. Опубликованный текст настолько интересен, что позволим себе процитировать его почти полностью: «Я воспользовался случаем, чтобы обратить его внимание на поход в Индию, как на одну из самых уязвимых сторон Англии. Я старался задеть самолюбие воина и государя, любящего славу. Император довольно долго беседовал об этом, но все твердил, что он уже вдавался в подробности об этом предмете с нашим августейшим государем, который как и он, смотрит на это дело, как на вещь почти невозможную. Его размышления обнаружили однако, скорее сомнения в успехе, чем формальное несогласие с этим планом, так как все сводилось к расстояниям, к пустыням, по которым нужно проходить, к трудностям добывания жизненных припасов. Мне не трудно было отвечать на первый пункт, так как войска, пришедшие из Иркутска, чтобы сражаться с нами в Польше, сделали гораздо более длинный путь чем тот, который необходимо пройти, чтобы с границ России достичь Индии. Что же касается других пунктов, то для меня достаточно было опыта, показанного императором Наполеоном при многих обстоятельствах, чтобы суметь отвечать и на них. В заключение е. в-во сказал мне, что мы еще поговорим об этом, и он считает нужным послать на место свежующих офицеров для разведки, чтобы знать, что нужно сделать для несомненного успеха. Я воспользовался этим случаем, чтобы сказать ему, что император позволил своему посланнику в Персии продолжить путь, имея в виду, что это может быть полезно армии е. В-ва, если ей придется следовать по этой стране. Император спросил меня наконец, откуда, предполагаю я, должны начать действовать армии французская и русская, если будет принят этот план, и какие средства, по моему мнению, будут употреблены для этого? Я отвечал, что географическая карта требует, чтобы французская армия прошла через Константинополь, а русская через Кавказ, если у нее не будет достаточно судов, чтобы переплыть Каспийское море» {226} . Идея о разделе Турции была не высказана прямо, а лишь подразумевалась. Помимо удивительного красноречия Наполеон, по словам А. Вандаля, сначала «льстит и ласкает, затем отрывается от земли, расправляет во всю ширь свои могучие крылья и несется в заоблачную высь» {227} . Могу только предположить, что упоминание о французской армии в Константинополе, вероятно, не очень понравилось Александру I.
Вполне также понятно из текста французского императора, что Коленкур по заданию своего императора проводил дипломатический зондаж. Так как вслед за этим Наполеон уже в ставшем знаменитом письме к царю от 2 февраля 1808 г. выдвинул следующее предложение: «Если бы войско из пятидесяти тысяч человек русских, французов, пожалуй, даже немного австрийцев, направилось через Константинополь в Азию и появилось бы на Евфрате, то оно заставило бы трепетать Англию и повергло бы ее к ногам материка. Я готов в Далмации; ваше в-во готово на Дунае. Чрез месяц после того, как мы условились бы, войско могло бы быть на Босфоре. Удар этот отразился бы в Индии, и Англия была бы покорена. Я не отказываюсь ни от каких необходимых предварительных условий для достижения такой великой цели. Но взаимная выгода обоих наших государств должна быть рассчитана и взвешена. Это может состояться только при свидании с вашим в-вом или же после зрелых обсуждений между Румянцевым и Коленкуром и присылки сюда человека, который был бы хорошо знаком с этой системой». В этом предложении французского императора налицо четко выраженная программа внешнеполитического максимализма, составленная «распорядителем судеб Востока». «Все может быть подписано и решено, — как писал Наполеон, — до 15-го марта. К первому маю наши войска могут быть в Азии и в то же время войска вашего в-ва в Стокгольме. Тогда англичане, угрожаемые в Индии, изгнанные с востока, будут раздавлены под тяжестью событий, которыми будет наполнена атмосфера». Заканчивал письмо Бонапарт изящным рассуждением, проникнутым роковым предназначением великим людям, вернее обращением к Александру I, чтобы убедить его и воздействовать на его честолюбие: «Благоразумно и политично делать то, что судьба нам повелевает, и идти туда, куда ведет нас непреодолимый ход событий. Тогда эта туча пигмеев, которые не хотят понять, что настоящие события таковы, что подобное им следует искать в истории, а не в газетах последнего столетия, смирятся, последуют за движением, которое мы с вашим в-вом направим, и русский народ будет доволен славою, богатством и счастьем, которые будут последствием этих великих событий» {228} .
Все было сделано, чтобы увлечь недавнего союзника миражом заманчивых завоевательных планов. Правда, и международная ситуация изменилась к этому моменту — она была принципиально иной, чем в 1801 г. Две могущественные империи (Россия и Франция) стали непосредственными соседями. Но их державные цели существенно расходились, несмотря на союз и раздел сфер влияния, зафиксированный в Тильзите в 1807 г. Причем, оба государственных деятеля, заключая союзный договор, не испытывали особых иллюзий по поводу прочности будущих отношений, предчувствуя неизбежную возможность не только соперничества, но и будущего военного столкновения. Российскому императору, как вполне рациональному политику, не было никакого резона втягивать свою страну в откровенно авантюрную затею с исторической перспективой усиления французской гегемонии в Европе и в мире. Тем более, что франко-русские интересы постоянно сталкивались именно в ближневосточном регионе и на Балканах. По крайней мере, Александр I, отлично представляя с кем он имел дело (абсолютно не надежным и неразборчивым в средствах партнером, агрессивные замыслы которого не вызывали сомнений), должен был с опаской рассматривать такого рода предложения, уводящие Россию далеко в сторону от решения тогда стоявших перед ней задач.
Но вот что интересно: предлагая весьма заманчивый план совместного похода через Турцию и Персию, Наполеон заявлял Александру I, что он не отказывается от рассмотрения необходимых «предварительных условий», не расшифровывая их содержания и предлагая для их обсуждения личное свидание, или переговоры между Румянцевым и Коленкуром [155] . Письмо от 2 февраля 1808 г. Александру I лично вручил французский посол, а прочитав его, российский император, по словам Коленкура, воскликнул: «Вот великие дела!» Затем он несколько раз вдохновенно повторил фразы: «Вот тильзитский стиль!» — «Вот он, великий человек!» {229} . Даже по прошествию времени становится абсолютно ясно, что подобное воодушевление и энтузиазм русского монарха вряд ли были искренними. Такой недоверчивый и многоликий политик как Александр I, думаю, сразу почувствовал какой-то скрытый смысл в «великих и обширных мероприятиях», предложенных Наполеоном и сделал вид, что готов заглотить приманку. Кроме того, налицо имелось неопределенность предложений. Главное — за кем останется Константинополь, если объединенная армия двинется в Индию? Ключевой для русских момент! Ведь совсем недавно Наполеон выступал против присоединения к России Дунайских княжеств (взамен требовал отобрать у Пруссии Силезию, а это был вопрос чести для Александра I). Некоторые уточнения поступили в адрес Коленкура (то есть, неофициально), но они лишь свидетельствовали о предварительной готовности Наполеона «ради великой цели» пойти на раздел Турции [156] . Александр I, конечно же, дал согласие на участие в индийском проекте, при условии получения определенных дивидендов {230} . В данном случае Россия мало чем рисковала, проект имел мало шансов для практического осуществления [157] . Но при переговорах можно было получить что-то взамен (хотя бы Дунайские княжества). Затем в кабинете российского министра иностранных дел Н.П. Румянцева происходили пять секретных бесед, превратившихся в очень увлекательный дипломатический торг с французским послом А. де Коленкуром. Нет нужды перечислять варианты и предложения, споры и трения сторон по вопросу кому, что достанется (кому Константинополь, кому Дарданеллы). Этот откровенный дележ шкуры еще неубитого медведя и кабинетного перекраивания на карте границ Турецкой империи, или по словам Коленкура «беспримерные дебаты», имевшие место в Петербурге 2—10 марта 1808 г., неоднократно описывались в литературе {231} . Можно только процитировать ответное письмо Александра I Наполеону от 1/13 марта 1808 г., в котором русский монарх весьма комплиментарно (не жалел красок) отзывался о способностях французского императора, но жестко гнул свою линию: «Виды в[ашего] в[ееличества] кажутся мне столь же великими, как и справедливыми. Было суждено такому превосходному гению, как ваш, создать подобный, столь обширный план, и тот же гений будет руководить его выполнением. Я выяснил откровенно и без утайки ген. Коленкуру интересы моей империи, и ему поручено изложить вашему в[еличеству] мои мысли. Они были основательно обсуждены им и Румянцевым, и если в[аше] в[еличество] согласитесь с ними, то я предлагаю вам одну армию для экспедиции в Индию, а другую для захвата пристаней в Малой Азии. Я предписываю тоже различным командирам моего флота быть вполне в распоряжении вашего в[еличества]» {232} . Для российского императора важно было получить согласие на Константинополь, а вопрос о походе в Индию являлся второстепенным, так как тогда бы русские контролировали все тылы и коммуникационную линию, а, следовательно, и весь ход экспедиции. Французские войска тогда полностью зависели бы от российской позиции. Царь заранее даже дал торжественное обещание «не предъявлять никаких претензий на завоевания, которые Наполеон сделает в Индии. Все, что он там завоюет, будет всецело принадлежать одной Франции» {233} . Думаю, эти слова свидетельствуют, что русский монарх слабо верил в осуществимость проекта. Но как только дело дошло до переговоров, французский «восточный реванш» постепенно превратился в мираж [158] .
155
Ш. М. Талейран, излагая суть послания от 2 февраля 1808 г., также указал, «что в письме, предлагавшем раздел Турции, император Наполеон не указывал тех принципов, на основании которых его можно было произвести» (Талейран.Мемуары. С. 304).
156
В инструкциях говорилось: «…я не далек от мысли о походе в Индию, о разделе Оттоманской империи и об отправке на сей предмет армии от 20 до 25 000 русских, от 8 — 10 000 австрийцев и 35—40 000 французов в Азию, а оттуда в Индию; что ничего нет легче этой операции; что не подлежит сомнению, что прежде чем эта армия придет на Ефрат, Англия уже будет объята ужасом; что я знаю, что для достижения этого результата, нужно учинить раздел Турецкой империи, но дело требует, чтобы я повидался предварительно с императором» (Вандаль А.Наполеон и Александр I. Т. III. С. 559).
157
Например, Ч. Д. Исдейл характеризовал и назвал этот грандиозный проект раздела Оттоманской империи «при обстоятельном рассмотрении, кстати, совершенно неприемлимым» (Исдейл Ч. Д.Указ. соч. С. 61).
158
По мнению Ф. Е. Огородникова: «На этом дело остановилось, так как главная трудность «Восточный вопрос» сразу выразилось в разногласии: кому и в какой мере будет принадлежать Константинополь?» (Огородников Ф. Е.Указ. соч. С. 351).