Россия и Германия: вместе или порознь?
Шрифт:
Ан, нет, у нас в Гитлере видели лишь мелкого злодея, призванного к власти капиталистической и военной элитой Запада для удушения коммунизма в Германии, в Европе, а потом и в СССР. Ах, если бы это было действительно так просто...
Любопытнейшая фигура, сотрудник Фрейда и теоретик «сексуальной революции» немец Вилли Райх, не пришелся ко двору ни в рейхе, ни в США, куда перебрался в 1939-м. Он увлекался и марксизмом, шесть лет был членом компартии Германии и поэтому знал, что писал, когда в своем «Фашизме и психологии масс» критиковал псевдо-марксизм.
Читать книгу Райха непросто — она написана
Итак: «Марксизм, подобно многим достижениям великих мыслителей, превратился в пустые формулы, и в руках марксистских политиков утратил свою научную и революционную действенность. Вырождаясь, научный марксизм превратился в «вульгарный марксизм». Мы в первую очередь должны освободиться от концепций вульгарного марксизма, которые лишь преграждают путь к пониманию фашизма. Вульгарный марксизм полностью отделяет экономику от социальной жизни в целом и утверждает, что «идеология» и «сознание» человека определяются исключительно и «непосредственно» его экономической жизнью. Вульгарные марксисты стараются изо всех сил не замечать структуру и динамику идеологии; они отметают ее как «психологию», которая не может быть «марксистской», и оставляют субъективный (то есть личностный, человеческий. — С.К.) фактор, так называемую «психическую жизнь» в истории, на усмотрение политической реакции и розенбергам (имеется в виду нацистский «теоретик». — С.К.), которые, как ни странно, благодаря этому тезису добиваются огромного успеха.
Забвение этого аспекта в социологии подвергалось критике самим Марксом. Чем энергичнее вульгарные марксисты отрицают психологию, тем чаще они прибегают на практике к безжизненному лицемерию. Так, например, они пытаются объяснить историческую ситуацию «психозом Гитлера», утешить массы и убедить их не терять веру в марксизм. То, что политическая реакция неизменно находит выход из трудного положения, а острый экономический кризис может привести как к варварству, так и к социальной свободе, остается для вульгарных марксистов книгой за семью печатями»...
Хорошо сказано! Конечно, спору нет: знаменитая с 1932 года карикатура-фотомонтаж Хартфильда «Миллионы за мной!», где в откинутую назад в нацистском салюте руку маленького Гитлера толстый громадный капиталист за его спиной вкладывает пачку банкнот, — это образ блестящий и точный.
Но вторая-то сторона дела состояла в том, что за Гитлером были и другие миллионы — миллионы и десятки миллионов немцев! Не только милитаристы Гинденбург, Фрич и Бломберг, аристократы фон Папен и фон Браухич, не только промышленники из «Кружка друзей рейхсфюрера СС Гиммлера»... Ветераны Первой мировой, солдаты и рядовые офицеры рейхсвера, женщины, рабочие и крестьяне, молодежь, студенчество тоже шли за Гитлером.
И шли они с глазами, горящими, как там ни крути, не психозом, а надеждой. Шли потому, что Гитлер лучше других выражал их думы. Даже лучше, чем немецкие коммунисты и Тельман, пораженные тем самым вульгарным марксизмом, о котором так хорошо писал Райх.
Понимал ли это реальный Сталин? Марксизм не вульгарный, а классический, «образца Маркса-Энгельса», хотя и признавал важность человеческого фактора и важность психологического момента в истории, все-таки не ставил его в один ряд с фактором экономическим.
Основным критерием для марксизма оставалась экономика, производственные отношения, классовая структура общества.
Гитлер же в чисто марксистские рамки если и вписывался, то только как действительно агент имущего класса, потому что сам он был неимущим.
Поэтому Сталин долгое время рассматривал итальянский фашизм и германский нацизм (у нас его неверно называли «немецким фашизмом») лишь как типичную-де, крайнюю форму реакции Капитала на усиление революционной активности Труда.
Увы, при близком рассмотрении Гитлер явно не втискивался в чисто «классовые» рамки. Он был зримо, принципиально более независим, чем традиционные парламентские политические лидеры Запада после того, как стал во главе страны.
Был ли способен реальный Сталин увидеть такую суть своего оппонента и сделать верные для нас выводы? Ну во всяком случае, он был способен это понять.
Способен потому, что в отличие от Троцкого, Бухарина, Ра-дека и всяких там Рюминых и Рютиных, был человеком из того же теста, из которого судьба лепила Маркса, Энгельса, Ленина — трех мыслителей, для которых интеллектуальная и поведенческая поза были просто немыслимы.
Они и Сталин...
Был момент, их так и изображали — коллективным портретом друг за другом.
И этот внешне казенный символ неплохо отражал действительную суть: несмотря на ошибки и заблуждения, над этой четверкой больше, чем над кем-либо другим за всю историю людей властвовали не предрассудки или низменные страсти, а точное видение истории и того общества, которое они преобразовывали мыслью или делом.
Если реальный, исторический Сталин психологически все-таки сплоховал в ситуации с Гитлером и не попытался круто развернуть ее на пользу Германии с Россией, то дело, пожалуй, не в некоторой сталинской ограниченности, а в беспримерной грандиозности задачи.
Вряд ли в те времена с ней вообще кто-либо смог бы справиться, кроме самого Сталина. Да что там справиться! Просто поставить ее было уже задачей почти нерешаемой!
Ни Гитлер, ни Сталин не были тиранами. Хотя и в разной мере, но не были они лишены и душевной широты и щедрости. Если бы было иначе, то их ближайшее повседневное окружение (охрана, секретари, технический персонал) не любило бы их. Но их любили. Не благоговели, а просто были душевно расположены в ответ на их душевную расположенность.
А государственное, политическое окружение? Ведь это были люди сами крупного ранга, люди незаурядных способностей. Однако они тоже искренне уважали: русские — Генерального секретаря партии большевиков Сталина, немцы — рейхсканцлера Германии Гитлера.
Уважали потому, что видели в них личностей, их превосходящих, или не уступающих им. Вы не найдете (то есть вообще не найдете!) мемуаров тех, кто долгим, деловым образом сотрудничал со Сталиным (и нередко немало от него претерпел), и кто не отзывался бы о нем с глубочайшим уважением, даже критикуя его.