Россия и мусульманский мир № 12 / 2016

Коллектив авторов

Роль ислама в прошлом и настоящем татар, а также их место в исламском мире только начинают по-настоящему глубоко осмысливаться, однако очень важно, чтобы это делалось с научных позиций, свободных от антиисламских пристрастий. В течение длительного времени этому мешали идеологические препятствия: сначала христианизаторские установки Российской империи, а затем крайний секуляризм Советского государства. Так, несмотря на достаточно высокий уровень исламоведения в досоветской и Советской России, оно практически не занималось российскими мусульманами, ориентируясь преимущественно на зарубежную проблематику, связанную с внешнеполитическим заказом государства. К тому же в советский период в самом Татарстане были ликвидированы все причастные к изучению ислама научные институты: местная школа российского академического исламоведения и татарские центры мусульманского образования и ученности. В результате в исследованиях советского времени, посвященных истории, культуре и происхождению татарского народа, отсутствовало не только рассмотрение проблем через призму исламских ценностей, но часто и адекватные представления о самом исламе и даже само упоминание о нем.

Особенно вопиющей такая ситуация выглядит в сфере историографии

истории средневековых татарских государств. Чтобы понять значение представлений об исламе и исламском мире для понимания истории этих государств, необходимо отметить, что все присущие им общецивилизационные достижения, составляющие предмет традиционной гордости татарской культурной общественности, имеют исламское происхождение. Прежде всего это определяющая роль мусульманских купеческих факторий в создании в Восточной Европе весьма солидной для своего времени торговой и ремесленной инфраструктуры, позволившей подключить местные рынки к Великому шелковому пути, что стало для местных обществ важным условием их успешного развития, а для мира ислама – фактором его постоянного и длительного присутствия в регионе. Собственно именно это обстоятельство, расширявшее политические, экономические и культурные горизонты средневекового татарского общества, в значительной мере обеспечивало включение его в орбиту исламской цивилизации и глубокое усвоение ее достижений. В государственной сфере это основанная на шариате политико-правовая система, а также свойственная феодальным монархиям мусульманского мира модель организации центральной власти (визирь, диван, отраслевые канцелярии и т.д.). В сфере духовной культуры это разветвленная двухуровневая система мусульманского образования (мектебе, медресе); формирование местной традиции жанровой литературы под влиянием тесного знакомства с творчеством зарубежных мусульманских авторов; восприятие научных достижений мусульманского мира, его эстетики, в том числе архитектурных стилей. Этот перечень, очевидный для любого историка, можно продолжать и конкретизировать.

Однако до сих пор официальные российские издания рассматривают татарские средневековые государства вне связи с историей исламского мира. Именно с этой целью в их названиях никогда не используется терминология государственности мусульманского средневековья («эмират», «султанат»), ее подменяют доисламским тюрко-монгольским понятием «ханство». А между тем, как известно, исламская титулатура местных правящих династий была обусловлена тем, что они являлись частью политической системы Дар аль-Ислама. Например, правители Булгара (Х–ХIII вв.) в поисках покровительства багдадского халифа изначально инициировали установление с ним дипломатических отношений и добровольно перешли в статус его вассалов, выражавшийся в звании эмира. В дальнейшем уже джучидские династии Сарая, Казани, Хаджитархана, Касимова, Крыма и др. (ХIIIХVIII вв.) носили титул султанов – политически независимых от халифа монархов, связанных друг с другом не системой его вассалитета, а взаимной договорной солидарностью. На подобных принципах восточно-европейские султаны выстраивали свои отношения и с султанами Арабского Востока, как, например, это имело место в начале ХIV в. в рамках двустороннего договора между Сараем (Сарай-аль-Махрус) и мамлюкским Египтом.

Проблематика ислама отсутствовала также в советской и досоветской официальных интерпретациях так называемого колониального периода в истории татарского народа (ХVI – начало ХХ в.). Всестороннее подавление мусульманских общин завоевавшим их государством, включавшее и сугубо религиозное притеснение, вызванные этим освободительные, протестные движения, неизменно проходившие под знаменем ислама, – все связанные с этим трагические и героические события не могли получить освещения в официальной истории. Власть, возможно, не без основания усматривала в них один из идеологических источников традиционного татарского сепаратизма. Однако, несмотря на это, в культурно-исторической самоидентификации татар, особенно на уровне народно-эпического и массового сознания, всегда играла важную роль гордость за то, что им удалось сохранить исламские традиции. Причем в культивировании этого чувства гордости очень часто переплетались религиозные и этнопатриотические мотивы. Для татар, над психологией которых продолжала довлеть болезненная память о сокрушительном историческом поражении чуждой им неисламской силе, представления о своей духовной стойкости и несокрушимости в исламе оставались сокровенной темой, призванной поддерживать чувство национального и конфессионального самоуважения.

Некоторые, особенно зарубежные, исследователи, отдавая должное конфессиональной устойчивости татарского общества в ХVI–ХIХ вв., объясняют ее особым «пограничным» типом мировоззрения татар, сформировавшимся на окраине средневекового исламского мира, где наиболее важной задачей всегда была мобилизация сознания на противостояние экспансии неисламского мира и активный прозелитизм. Действительно, как иначе объяснить осуществлявшуюся татарами в условиях колониального состояния исламизацию соседних народов, причем составлявшую, по признанию историков, успешную конкуренцию христианизаторской политике Российской империи. К сожалению, этот удивительный феномен татарской истории, указывающий, прежде всего, на всепобеждающую духовную силу ислама, так и остался совершенно неизученным в силу существовавших раньше идеологических исламофобских ограничений. Сегодня, когда позиции ислама в татарском обществе существенно подорваны, мобилизованность мировоззрения мусульман на исторический успех, возможно, все же проявляется в латентной форме и ищет выхода в образах героики прошлого, апеллируя к «забытым» страницам истории мусульманского сопротивления в колониальный период. Создаваемая в результате картина непрерывной борьбы представляет собой героический ряд, связанный преемственностью: от последних защитников осажденной Казани, гибель которой обозначила начало колониального состояния, до тех, чьими усилиями и мужественными жертвами в ходе русских революций начала ХХ в. достигалось гражданское равноправие мусульман в Российской империи и возрождалась их некогда утраченная государственность.

В то же время нельзя не признать, что в этих поисках героики очень часто единственно определяющей оказывается не исламская, а националистическая мотивация.

Это хорошо видно на примере возрождения идейного наследия Мирсаида Султангалиева – лидера российских мусульман-коммунистов, решившихся на политический союз с победившей в революции 1917 г. партией большевиков. После неизбежной гибели М. Султангалиева в сталинских застенках его имя на долгие годы оказалось под запретом. Однако его концепция исторической миссии российских мусульман, основанная на геополитических и социально-освободительных идеях модернизированного ислама, именно этой своей стороной вызвала интерес за рубежом, в том числе со стороны европейских ученых и некоторых лидеров исламского мира. Сегодня свободные от прежних запретов татарские националисты вернули имя М. Султангалиева на страницы истории, но лишь в качестве героического борца за национальную государственность татар. А вот исламская составляющая в его идейном наследии, которая, казалось бы, должна была так или иначе заинтересовать современную мусульманскую общественность, продолжает оставаться малоизученной и практически невостребованной. Возможно, это объясняется отсутствием у мусульман Татарстана претензий на завещанную им роль политического сообщества, которая обязывает их воспринимать и критически переосмысливать соответствующий этой роли идейный опыт прошлого.

Показательна также судьба идей другого выдающегося татарского мыслителя – Мусы Бигиева, чьи подходы к пониманию исламского вероучения ориентировали на то, чтобы максимально раскрыть его социально-преобразовательный и цивилизационный потенциал в целях построения такого общества, в котором наряду с политическими и экономическими правами мусульман обеспечивалась бы их «нравственная революция». В советской России, откуда М. Бигиев, пережив арест и тюрьму, вынужден был эмигрировать, его идеи были основательно «забыты», в то время как в мусульманском зарубежье они продолжали вызывать политический и научный интерес. В значительной мере именно благодаря этому в постсоветское время стало возможным возвращение идейного наследия М. Бигиева на родину, что стало определенным индикатором состояния ислама и исламоведения в России. Уже сейчас ясно, что подлинное возрождение здесь этого наследия будет происходить лишь по мере того, как будет возрождаться общественное мировоззрение российских мусульман. Не говоря уже о том, что адекватное восприятие российскими и особенно татарскими историками личности и деятельности М. Бигиева требует от них серьезной исламоведческой подготовки.

Постсоветский период открыл новые проблемы и новые возможности в изучении истории и современного состояния ислама в России и в Татарстане. Это было обусловлено повышением значения исламского фактора во внутренней политике Российского государства, а также тем, что процессы посткоммунистической либерализации благоприятно сказались и на положении мусульман, и на состоянии науки. С одной стороны, стали поощряться исследования многих, в том числе зарубежных, ученых, при этом выбор тематики исламоведческого исследования, методологические установки и подходы к пониманию проблем уже не регламентировались государством, как это было раньше. На этой позитивной волне татарское научное сообщество получило возможность начать восстанавливать свои позиции в области исламоведения. С другой стороны, в целом благоприятно изменились и условия развития самих мусульман: укрепилось политико-правовое и материальное положение их общин и официальных структур, вырос уровень информированности и активности мусульманской общественности – все это стало представлять собой гораздо более масштабную и более сложно структурированную, чем раньше, социальную реальность.

В постсоветский период наметился также определенный сдвиг в преодолении мусульманами Татарстана чувства провинциальной заброшенности в мире ислама. Как сообщество, они всегда испытывали сложность в том, чтобы считать себя полноценной частью мира ислама, поскольку в традиционном понимании самим этим миром своей идентичности отсутствует понятие мусульманской общины, существующей за его пределами, в немусульманской стране. Неслучайно в классическом исламском праве такая ситуация даже не предусмотрена. В прежние времена проблему усугубляло то, что контакты Татарстана со странами мусульманского мира были искусственно минимизированы и ограничивались чисто производственными связями, не имевшими никакого общественного значения. Например, столица Татарстана – Казань была практически исключена из числа городов, разрешенных для посещения и длительного пребывания мусульман-иностранцев, включая дипломатов, ученых, студентов, артистов, общественных и религиозных деятелей. Сегодня же мы видим огромный прогресс в развитии Татарстаном таких непосредственных контактов, поскольку отношение к ним со стороны внешнеполитических ведомств России стало значительно более либеральным. Принципиально новую ситуацию характеризует помимо прочего уже то, что в Казани функционируют консульства Ирана и Турции – факт, символизирующий в глазах мусульманской общественности Татарстана исторический прорыв ее длительной политической изоляции от стран исламского мира. Укреплению чувства причастности российских мусульман к миру ислама не могло не способствовать также предоставление России в 2005 г. статуса наблюдателя в Организации «Исламская конференция».

К сожалению, на фоне этих позитивных изменений все же сохраняются определенные препятствия для объективного непредвзятого исследования современной проблематики ислама. Прежде всего, это та общественная атмосфера подозрительности вокруг мусульман и ислама в целом, которая сложилась сегодня не только в России в связи с обострением опасности экстремизма и терроризма. По признанию авторитетных российских исламоведов, в массовом сознании, СМИ и даже на уровне государственных учреждений нередко культивируется заведомо негативный, излишне политизированный образ ислама. Хотя сегодня такая тенденциозность уже не выглядит столь же безнадежно неодолимой, какой она действительно была в советское время. Хочется надеяться, что через столкновение и переосмысление неоднозначных и неустоявшихся дискурсивных практик, спорных проблем и сомнительных решений в России идет поиск новых подходов к изучению ислама, способных раскрыть его созидательный потенциал. Собственно подобная задача является одной из ключевых не только для исламоведения, но и для исламского возрождения, обозначившего актуальную для всего мира социально-преобразовательную парадигму построения такого общества, которое воплощает в жизнь повеления Бога о роде человеческом.