Россия и современный мир №4 / 2012
Шрифт:
В решающие для судеб революции дни с 27 февраля по 2 марта 1917 г. Керенский продемонстрировал умение предельно сконцентрировать всю волю и энергию на достижении своей главной цели – принять участие в руководстве восставшими петроградскими рабочими и солдатами, чтобы в полной мере проявить присущие ему ораторские способности. При этом Керенский сразу же показал себя убежденным республиканцем, добровольно взяв на себя обязанность некого комиссара, ответственного за судьбы арестованных и подвергнутых тюремному заключению Николая II, членов его семьи, бывших царских министров и высших сановников. Он же убедительно доказал 3 марта Великому князю Михаилу Александровичу, которому свергнутый брат в последний момент передал права на российский престол, что короноваться в сложившейся ситуации ему просто небезопасно. В итоге Россия фактически стала тогда демократической республикой, хотя законодательно закреплено это и не было вплоть до 1 сентября 1917 г.
Актив Керенского как нового министра юстиции (это назначение за весь 1917 г. было единственным, которое соответствовало профилю его юридического образования) выглядел более чем солидно. Здесь были объявление полной амнистии всем политическим заключенным и частичной – уголовным преступникам, отмена в стране смертной казни, осуществление свободы печати, слова, митингов, собраний и создания политических партий, отмена цензуры, уравнение женщин в правах с мужчинами, начало подготовки к созыву в будущем главного, как тогда думали, вершителя судеб страны – Учредительного собрания и др. Правда, под амнистию попали не только революционеры, но и некоторые провокаторы, а среди уголовников – и матерые воры-рецидивисты. Очень неоднозначную оценку (как и в наше время) получила полная отмена в России смертной казни. Однако в целом демократизация и гуманизация пенитенциарной системы и явно понравившаяся народу вся ситуация с демократическими свободами в России после свержения царизма во многом приблизили тогда нашу страну к передовым странам Запада. И в этом, несомненно, была определенная личная заслуга Керенского. К сожалению, уже в апреле 1917 г. он охладел к своим обязанностям министра юстиции и сосредоточился на внешнеполитических и военных вопросах, которыми занималось Временное правительство.
Еще одной неожиданностью стало уже в марте полное игнорирование Керенским своего избрания в состав руководства Петросоветом. Он с охотой согласился на это еще во время Февральской революции, но потом начал откровенно манкировать своими советскими обязанностями. Керенский уже в марте всецело сосредоточился на работе в правительстве, видимо, почувствовав полную бесперспективность своего реального присутствия в Совете, поскольку это не сулило ему серьезного карьерного роста и успеха. Характерно, однако, что в отставку с этого поста Керенский до сентября сам так и не ушел.
Время с марта 1917 г. совпало с возникновением и распространением в Петрограде и по всей стране настоящего культа личности Керенского – явления нового для революционной России и в чем-то до конца до сих пор так и не объясненного. Культ этот просуществовал очень недолго – примерно с марта до лета 1917 г., быстро сменившись разочарованием в недавнем кумире, которого с легкой руки таких ярких поэтических натур, как Зинаида Гиппиус, Марина Цветаева и Андрей Белый, называли чуть ли не «солнцем» и великим сыном России. Выходцы из городского «среднего» класса, интеллигенции, студентов, чиновников, солдат восхищались простотой Керенского, близостью министра к народу, честным служением его интересам. Но он прошел тогда не только через восхищение толпы, но и через ее поношение и разочарование, когда очень скоро стало ясно, что жизнь простого народа от его красивых слов не улучшается, а, наоборот, ухудшается.
У самого же Керенского весной и в начале лета 1917 г. на глазах росли тщеславие, непомерная самоуверенность, сознание собственной непогрешимости и избранности. Керенский начал откровенно стремиться поскорее избавиться от своих соперников и недругов и стать первым лицом в государстве. Это хорошо видно на примере его мартовско-апрельских столкновений с лидером кадетов П.Н. Милюковым и с учетом некоторых признаний, сделанных им в апреле своему новому французскому другу, министру-социалисту и масону А. Тома, приехавшему в Россию из Парижа. Они показывают, что Керенский не просто «плыл по течению», как до сих пор еще думают у нас многие, а расчетливо и искусно сам строил свою карьеру, не соразмеряя, увы, имеющиеся в его распоряжении реальные возможности с непрерывно рождавшимися у него поистине «наполеоновскими» планами. При этом мы не знаем и, вероятно, никогда не узнаем, принадлежали ли подобные замыслы самому Керенскому или были подсказаны ему, например, все теми же таинственными масонами. Так или иначе, уже тогда он выражал вполне определенное желание лично возглавить Временное правительство, но не был поддержан Тома и отложил на время – но только на время – реализацию этого далеко идущего плана 39 .
39
См.: Abraham R. Alexander Kerensky. The first Love of the Revolution. Columbia University Press. – New York, 1987. – P. 181. (Автор ссылается на дневник А. Тома,
Вражда Керенского и Милюкова началась еще в царской Думе. Тот до конца марта открыто был вместе со многими кадетами монархистом, а Керенский – республиканцем. И хотя оба стремились сохранять союзнические отношения России с Англией, Францией, Италией и США, первый видел смысл продолжения нашей страной мировой войны в получении ею в случае победы в качестве военного приза Константинополя и проливов Босфор и Дарданеллы, а второй категорически отрицал это и выступал за всеобщий мир без аннексий и контрибуций. Острое столкновение министра иностранных дел Временного правительства Милюкова и министра юстиции Керенского заняло март и апрель и закончилось победой последнего. Керенский организовал внутри кабинета большой антимилюковский блок, включавший и премьера князя Г.Е. Львова, шантажировал своих коллег угрозой собственного выхода из правительства и немедленно воспользовался предоставившейся ему возможностью занять пост военного и морского министра вместо солидаризировавшегося с Милюковым А.И. Гучкова, ушедшего в самом конце апреля в отставку. Милюкову было предложено перейти в сложившейся ситуации на более «спокойный» пост руководителя делом народного просвещения, но он также предпочел отставку.
Очередной урок, преподанный Керенским весной 1917 г. правительству, Петросовету, социалистическим партиям и кадетам, а также более широкой общественности, состоял в том, что за март-апрель он вырос в достаточно крупного, очень активного, опасного для соперников и хорошо владеющего многими приемами политической борьбы бойца. Он интриговал, блефовал, угрожал, искусно разыгрывал обиду или даже отчаяние, а затем наносил короткий, но оказывавшийся часто решающим контрудар. Военным и морским министром Керенский стал в мае 1917 г. несколько неожиданно, но упускать саму шедшую в руки добычу было не в его характере. К тому же он очень быстро понял, что даже ослабевшая за время войны и особенно в 1917 г., но все еще достаточно мощная русская армия – это очень благодатный материал, который можно использовать и в своих личных целях, т.е. для укрепления своей власти.
Многое здесь было против такого сугубо штатского человека, как Керенский. Он не доверял генералам, а те, в свою очередь, нередко просто презирали нового военного министра и смеялись над ним. Сама армия была измотана войной, плохим боевым и материальным обеспечением и мечтала о скорейшем заключении мира. Существовала оборотная сторона и у совершенно неизбежного и безальтернативного после Февральской революции, но не имевшего еще прецедента процесса демократизации вооруженных сил. Речь идет о резком падении воинской дисциплины, утрате офицерским корпусом своего былого авторитета у солдат, а также о часто необоснованном понижении или, наоборот, повышении в чинах и должностях лиц командного состава. Характерно, что, несмотря на частичное сохранение в войсках прежнего культа Керенского, последний уже в мае – начале июня все чаще сталкивался с открытой грубостью и дерзостью военнослужащих, отказывавшихся подчиняться приказам нового министра.
Но Керенский, безусловно, рассчитывал, что ему поможет подготовленная при его участии и изданная в мае «Декларация прав солдата» (новый вариант мартовской «армейской конституции» – знаменитого приказа № 1 Петросовета, но уже во всеармейском масштабе и с выводами дисциплинарного порядка). Еще больше он надеялся на целиком захватившую его идею июньского контрнаступления русской армии на фронте с перспективой достижения перелома в ходе всей Первой мировой войны. Керенский не претендовал на роль крупного военного стратега, а хотел стать лишь своего рода главным политагитатором за упорядочение армейской жизни и переход к активной борьбе с врагом (стать «главноуговаривающим», как остроумно, но довольно язвительно окрестили тогда его). Обнадеживало и то, что Керенского поддержали в мае все командующие фронтами, прямо назвавшие его кандидатуру на пост военного и морского министра в ответ на соответствующий запрос премьера Львова.
Однако начавшееся 18 июня контрнаступление русской армии на Юго-Западном фронте, к горькому разочарованию всего Временного правительства и особенно Керенского, быстро выдохлось, а вражеские войска сами перешли в июле к активным действиям. Министру удалось успокоить тогда правительство, сославшись на мощь противника, подрывные действия большевиков и недостаток военной помощи со стороны стран Антанты. Но главное состояло в том, что солдатская масса, быстро забыв недавние майские патриотические речи Керенского перед фронтовиками и не понимая, во имя чего ее посылают в бой, оказалась неспособной вести наступательные операции и стала попросту бежать от немцев. В итоге в действующей армии воцарились настроения дезертирства, мародерства, паникерства и прямые отказы идти в наступление. Негативно сказались на армии и флоте и испорченные Керенским отношения с такими видными военачальниками, как А.В. Колчак, А.А. Брусилов, М.В. Алексеев, Л.Г. Корнилов и др.