Россия молодая (Книга 1)
Шрифт:
Осип Андреевич поднял руку для крестного знамения, Апраксин топнул ногой, крикнул:
– Не кощунствуй! Ты не богу молишься - ефимкам; волк ты, тать, един бог у тебя - мошна. Сиди и молчи. Я за Снивиным послал, надо дело спехом делать.
Баженин опять сел на стул, кривляясь спросил:
– Коли я так уж плох, зачем меня держишь, Федор Матвеевич? Строил бы сам корабли!
Апраксин не ответил, все ходил из угла в угол. Сильвестр Петрович тоже молчал, думал свои невеселые думы: погонят народишко неволею, забренчат люди цепями, как с такими корабельщиками корабли строить?
Снивин вошел боком, поклонился,
– Я имел честь несколько подумать над тем, что вы, сэр, мне предложили. Я имею план действий. Большое подворье будет заменять долговую тюрьму. Мы сделаем алярм, и все, кто не имеет полную уплату...
– Вздор!
– сказал Апраксин.
– Какая там долговая тюрьма! Затянется больно. Вы сделаете алярм и у всех посадских будете спрашивать бирку...
Он порылся в кармане, вытащил обрывок кожи с тавром, бросил на стол.
– Сия бирка означает, что подати все уплачены. Ежели такой бирки нет, имать и - на верфь. Делать спехом, ночью, по барабанному бою и трубной тревоге. Делать в великой тайности. Прежде, чем начнете объезд с рейтарами, на верфях на обеих - и на Соломбале и на Вавчуге - надобно какие ни есть дома выстроить для работных людишек, для трударей. Нынче осень, скоро стужа наступит...
Снивин, слушая, вытащил из-за обшлага карту, ловко развернул ее и, тыча трубкой, перебил:
– Так, сэр, так, я вас понимаю. Прошу смотреть сюда. Здесь - Курья, Соломбала; деревни - Якокурская, Ижемская, Прилуцкая. И далее - Кехта, Ненокса. Сюда смотреть - Солза, Холмогоры; посад Курцево, Глинка, Верхняя половина, Ивановский конец. Много людей, много мужиков, - бирки не имеет никто...
Он вопросительно взглянул на Апраксина, тот кивнул. Полковник сделал на карте магическое кольцо, захохотал, прихлопнул по столу ладонью:
– Как в мышеловке. Никто не уйдет! Двести мужиков, триста, четыреста. Будут работать! Будут очень старательно, очень почтительно, и днем и ночью работать. Вы будете довольны, господин Баженин будет доволен, государь будет доволен!
Когда Баженин и Снивин ушли, Сильвестр Петрович с горечью в голосе сказал:
– Как погляжу я, Федор Матвеевич, то иноземец на сии дела дивно хорош. Кому русского мужика за хрип брать, как не заморскому жителю. И только лишь потому, что жалости иноземец к нашему народу не имеет нисколько. Да и зачем жалеть? Для какого такого прибытку?
Апраксин молчал, поигрывал медным большим циркулем.
– Страшно мне, Федор, - тихо сказал Иевлев.
– Так-то страшно, словами и не выговорить!
– Чего ж тебе страшно, Сильвестр Петрович?
– А того страшно, господин воевода, что больно нешуточное дело затеяно. И чую - не един, не два, не три человека помрут злою смертью на наших верфях. Чей грех-то будет?
– Ей, милый, - жестко усмехнулся Апраксин.
– Греха бояться - детей не рожать, одначе - рожаем. Ну, помрут, а как до сих пор жили, то не грех нам был? И в старопрежние годы мало ли лютой смертью народ помирал? Мало ли видел ты побитых, пораненных, опившихся водкой в царевых кабаках, юродивых от доброго житья, потоптанных конями, порубленных татарскими саблями, угнанных ливонцами, свейскими, скончавшими житие свое многострадальное в дальних злых землях? О том думаем ли мы, Сильвестр?
Взор
– Что человеку есть Русь?
Сильвестр Петрович смолчал, глядя на Апраксина.
– Добрая матушка - вот что должна быть она русскому человеку, произнес Федор Матвеевич.
– За нее и костьми должно нам полечь, коли ворог ворвется. За нее, Сильвестр, за матушку Русь, которая холила нас и берегла, лелеяла и жалела, учила и баловала, над зыбкою песенки пела и сказки сказывала, коя любовалась на детушку, как он первый раз в седло вскочил, коя с ласкою его уговаривала, ежели несправедлив и неправеден, нехорош он был, коя и больно его учила плеткою за неправедное дело. Все она - родная, она и поучит, она и пожалеет, матушка Русь. Так, Сильвестр? Верно говорю? Отвечай...
– Так-то так, Федор Матвеевич, да ведь не столь сладко оно на деле делается...
– Погоди, слушай, Сильвестр, что я в эти времена передумал ночами здесь, в городе Архангельском: есть у нас люди, а флота корабельного истинного нет. Есть у нас воины, а армии настоящей, сильной нет. Есть у нас головы умные, а школ, академий - нет! Иноземец превеликую власть над нами забрал, отчим нами помыкает, из доброй матушки грозит нам отечество мачехой сделать. Из всей Руси иноземец только и нашел свету, что на Кукуе. На хлебе нашем взошедши, нас же в книгах своих варварами бесчестит и бесстыдно пишет, будто нас открыл, на карту нанес и своим поучением нас поучил. Не то страшно, Сильвестр, чего ждем, а то страшно, как жили по сии времена. Открытыми глазами надобно вперед смотреть, знать, на что идем. Помнишь ли, как давеча капитан Флам про татарина сказывал? Не нас то порочит и бесчестит, но матушку нашу - Русь. И потому нестерпимо слушать нам то бесчестье. Многотрудно нам будет, Сильвестр. Многое переступим. Коли доживем, то нынешнее строение корабельное еще добром помянем, шуточкой покажется, ибо оно - только начало, как забавы на Переяславле-Залесском. А страшны казались в те времена забавы-то эти - со смертьми! Нет нам обратного пути, Сильвестр Петрович, и нечего нам, друг мой, ныне о грехах помышлять. Будем стараться с тобою делать по чести, о прибытках своих радеть не станем. Что же еще? Что не по-доброму трудников гоним на верфи? Научи, как иначе сделать, я сделаю...
Сильвестр Петрович молчал. Взгляд его был невесел.
– Вишь, молчишь!
– сказал Апраксин.
– То-то, брат, что и говорить тебе на мои слова вовсе нечего...
И, потрепав Иевлева по плечу, добавил:
– То ли еще будет! То ли еще увидим!
– Того и боюсь!
– угрюмо ответил Сильвестр Петрович.
– Боюсь, Федор, что такое увидим... такое... что лучше бы и не видеть вовсе...
Апраксин согласился:
– Оно так. Крутенек у нас путь, то верно - крутенек...
3. ЭКСПЕДИЦИЯ В ТУНДРУ
Чтобы не отяжелять рейтар, майор Джеймс велел брать немного харчей соль, сухари, по куску вяленого мяса. Но пороху и пуль брали побольше. Для самого майора, под его рухлядь, были оседланы две лошади: майор имел с собой добрую палатку, складной стул, миску, чтобы умываться, тарелки, кружки, большую флягу водки. По совету полковника Снивина, русских с собой не брали никого.
– Через них самоедины узнают, для чего вы посетили тундру. Самоедины все перескажут друг другу, и вы не привезете ни одного дикаря.