Россия молодая (Книга 1)

Герман Юрий Павлович

– Отец!
– воскликнула Анабелла.

Полковник Снивин горько вздыхал: он не мог смотреть спокойно, как суров дед со своими внуками. Анабелла, ломая руки, рыдала навзрыд. У внуков съехали на сторону ротики, оба заплакали. Это было непритворное горе, внуки любили своего сурового деда. Сильными руками генерал взял старшего мальчика, поднял его высоко, сказал шепотом:

– Прощай, дитя!

Взял младшего, поцеловал в пухлую теплую щеку, прижал к своей широкой груди:

– Прощай и ты, мое дитя, прощай навеки!

Ни дочери, ни полковнику он не поклонился.

Шагая по кривой улочке, Патрик Гордон опять почувствовал себя совсем плохо:

стеснило сердце, нечем стало дышать. Уронив палку, генерал схватился руками за колья забора и тотчас же понял, что сползает на землю. "Теперь я здесь немного передохну!" - подумал Гордон, но земля куда-то стала проваливаться, и он перестал и видеть, и слышать, и думать.

Очнулся генерал в доме полковника Снивина. Лекарь во всем черном, с темным лицом и узкими губами, размешивал в стакане золотистое питье. Анабелла неподалеку шепотом разговаривала с мужем. Лицо у Снивина было самодовольное и спокойное.

"Он меня похоронил!
– подумал Гордон.
– Но, черт возьми, я еще не умер. Разумеется, я побывал там, но я вернулся оттуда обратно. Я даже пробыл там порядочное время, но теперь я здесь. Какое горе для вас, сэр, не правда ли?"

Сердце билось ровно, спокойно. Лучик солнца - маленький и веселый светился на одеяле, видимо, было утро. Лекарь с питьем в стакане подошел близко. Взор его встретился с взглядом Гордона.

– О, вам лучше?
– спросил лекарь настороженно.

– Да, мне лучше!
– ответил Патрик Гордон и сам подивился силе и звучности своего голоса.
– Пожалуй, мне совсем хорошо. Я просто устал, мало спал, много ел и пил. В моем возрасте лучшее лечение - это воздержание. Благодарю вас, господин доктор, я не употребляю лекарств...

Спокойным движением он отодвинул от себя руку лекаря, сел в постели, сказал со вздохом:

– Очень сожалею, что огорчил мою дочь и ее супруга - господина полковника. Чрезвычайно сожалею. Но теперь мне совсем хорошо... Я здоров!

Оставшись наедине с лекарем, генерал спросил:

– Как вас зовут, сэр?

– Меня зовут Дес-Фонтейнес.

Гордон кивнул и заговорил задумчиво:

– Все довольно просто, господин доктор, довольно просто, если подумать как следует. Когда мы служим русским честно, то нас ненавидят наши соотечественники, не правда ли? И нашептывают русским про нас всякие мерзости. И русские, вероятно, правы, когда не совсем доверяют нам. С какой стати они должны нам доверять?

Дес-Фонтейнес холодно улыбнулся.

– Генерал увлечен этим народом!
– сказал он.
– Иногда так случается...

– Это случается со всеми, кто живет тут долго, - ответил Гордон.
– У кого есть уши, чтобы слышать, и глаза, чтобы видеть, и кто, разумеется, не совсем глуп...

– Вот как?

– Смею вас уверить, сэр, что именно так.

– А я думаю иначе, генерал. Правда, я тут провел не много времени, но предполагаю, что московиты недостойны уважения...

– Почему же?

– Потому, что здесь происходят неслыханные жестокости...

– Неслыханные в цивилизованном мире?

– Хотя бы в цивилизованном мире.

Гордон поудобнее вытянул длинные ноги, поправил подушку под спиною, заговорил глухо, горько:

– Будь трижды проклят мир и дураки, его населяющие. Коперник тридцать пять лет откладывал печатание своей книги, боясь этого вашего цивилизованного мира, и увидел труд свой, выданный типографщиком, только на смертном одре. И он был прав в своей боязни, Коперник. Инквизиция осудила его труд, как еретический. Я сам читал в "Конгрегации Индекса", что книга Коперника

запрещена, потому что противоречит священному писанию. А Галилей? Вы лекарь, сэр, и должны знать эти славные имена! Черт возьми, в вашей Европе Галилея заставили отказаться от самого себя...

Дес-Фонтейнес смотрел на Гордона не отрываясь; было видно, что слушает он с интересом.

– А когда Галилей умер, то ему отказали в погребении на кладбище. Вы осведомлены об этом? И о Джордано Бруно вы тоже осведомлены? Кстати, сэр, вы никогда не видели свинцовую тюрьму Пьемби в Венеции? Нет? А я имел честь ее видеть! Шесть лет Бруно продержали в этой тюрьме, а несколько позже живым сожгли в Риме...

На щеках Гордона проступили пятна, глаза сурово блестели из-под нависших бровей, голос звучал мощно.

– Он был наказан столь милосердно, сколько возможно, и без пролития крови, - с гневной насмешкой повторил Гордон формулу смертного приговора святой инквизиции: "Без пролития крови..."

– Это было почти сто лет тому назад, - прервал Дес-Фонтейнес.
– Нравы с тех пор изменились...

– Нравы нисколько не изменились! Разве статуя Бруно - этого великого из великих - поставлена под куполом собора святого Петра в Риме? Что же вы молчите? Разве инквизиция осудила сама себя? Нет, сэр, никогда - слышите вы?
– никогда не поставят Джордано в соборе! И эти проклятые варвары еще смеют осуждать московитов, смеяться над ними и хулить то дурное, что видят здесь, так, как будто они сами ангелы, слетевшие с небес. Слушайте меня внимательно, сэр: когда я в молодые годы бывал в епископстве Вампергском, там за пять лет сожгли шестьсот ведьм, и среди них было сожжено двадцать три девочки, самой старшей из которых еще не исполнилось десяти лет. В княжестве Рейс за два года сожгли более тысячи волшебниц. По всему вашему цивилизованному миру каждый день пылают костры инквизиции...

– Я лютеранин!
– негромко произнес Дес-Фонтейнес.
– Поверьте, генерал, что деяния инквизиции мне не менее отвратительны, нежели вам...

– Про лютеран и кальвинистов мне тоже кое-что известно, - со злою усмешкою ответил Гордон.
– Запоминать образцы человеческой жестокости, глупости и тупоумия - достойное занятие. Так вот ваш Лютер изволил назвать Аристотеля князем тьмы, злым сикофантом, козлом и дьяволом. А ваш Кальвин в Женеве сжег живым Сервета, который кое в чем, только кое в чем с ним не согласился. И, дьявол вас возьми, речь идет не о религиозных толках, а о вашей Европе. Так вот в этой Европе у меня есть знакомый, который отговаривал меня ехать в Московию, он и поныне судья ведьм в Фульде, его зовут Балтазар Фосс, он хвалился перед своими гостями, что за семнадцать лет сжег девятьсот ведьм. Девятьсот, сэр. А всего в вашем прекрасном цивилизованном мире - этим хвастаются сами инквизиторы - сожжено сто тысяч ведьм. Сто тысяч ни в чем не повинных жизней, среди которых девочки, старухи или красавицы. За что их сожгли?

– Заблуждения народов...

– А, заблуждения?
– крикнул Гордон, спуская с постели ноги.
– Девочке дают в руки кусок раскаленного железа, и если она его не может удержать, значит она ведьма? А если может - ведьма вдвойне. Красавицу бросают в реку, если она тонет - она ведьма, если не тонет - непременно ведьма! Заблуждение народов? Проклятый сумасшедший, отвратительный мир, преступники, непроглядная тьма...

– Вы в крайности, генерал!
– решительно сказал Дес-Фонтейнес.
– У вас, несомненно, разовьется воспаление во всех жилах и осядут соли, если вы не будете следить за своим здоровьем...