Россия молодая (Книга 1)

Герман Юрий Павлович

– Оно... что ж такое?
– спросил Воронин.

– А береста!
– усмехнулся Корелин.
– Не слыхивал, чтобы бересту эдак обделывали? Бумага али пергамент помору дороги, вот он сам себе и обладил подешевле...

Пододвинув подсвечник поближе, старик сказал:

– Вон, гляди, господа, какие пути нами хожены...

Твердым ногтем он провел по бересте черту - от Онеги на Колгуев:

– То путь ближний...

Сильвестр Петрович всмотрелся в лист бересты внимательно - увидел вырезанные контуры берегов, полуостров, заливы. Это была карта - искусно и красиво сделанная, с корабликами, плывущими по морю, с человечками,

стоящими на берегу, с деревьями, растущими в устьях рек, и со зверьми, словно бы беседующими друг с другом на далеких островах.

– Кто же сей мореплаватель отважный?
– спросил Воронин.
– Кто сию карту начертил?

Корелин пожал плечами, вздохнул:

– Не ведаю, господин. Давно то было. Вишь - я сед, а книгу берестяную получил от батюшки своего. Сам посуди...

До полуночи сидели втроем у стола, щурясь всматривались в полустертые временем искусные карты на бересте. Старик задумчиво говорил:

– Собрать бы вам, господа хорошие, кормщиков наших добрых, да нынче многие в дальних землях зимуют. Панов на Грумант ушел; Семисадов - добрый кормщик, искусный - старшим над артелью в норвеги отправился; Рябов Иван сын Савватеев - от монастыря Николо-Корельского - моржа промышлял на Матке, там и поныне, видать, зимует. Тимофеев Антип тож где-то застрял. Много их у нас - найдем с кем побеседовать об морском деле. А к завтрему приедет брат мой единоутробный - Иван Кононович, он у нас по Поморью первый лодейный мастер... С ним прибудет Кочнев - редкого ума человек, от дедов весь ихний род лодьи строит...

Ночью Иевлев, Воронин и Алексей Кононович, одевшись потеплее, вышли на крыльцо смотреть сполохи. Сильвестр Петрович ахнул, не поверил глазам, громко спросил:

– Да что ж оно такое? Яким, зришь?

В черном морозном небе медленно двигались, сталкиваясь между собою, горящие сине-зеленые столбы, падали, вновь поднимались, озаряя своим странным холодным сиянием покрытые искрящимся снегом крыши онежских домов, дорогу, неподвижное, застывшее пространство залива...

– На Матке-то страшнее играют!
– сказал старик.
– Здесь что, здесь в тихости сполохи, а на Матке, в большой холод, эдакие сполохи живут - и непужливый перекрестится. Ходят, да с треском, как гром гремит.

Столбы погасли, новое зрелище явилось перед Иевлевым и Ворониным. Из сгустившегося мрака стали словно бы прорываться искры, потом запылали сплошным огнем, рассыпая мелкие, быстрые, несущиеся, словно молнии, маленькие огни. Полнеба уже горело, - казалось, там должен стоять непрестанный могучий грохот, и было удивительно, что ночная морозная тишина ничем не нарушалась.

– С кузницей схоже!
– сказал Иевлев.
– Будто горн там на краю земли...

Продрогнув, вернулись в дом и долго еще говорили о сполохах.

– Нашим корабельщикам расскажешь - не поверят!
– вздохнул Яким, раздеваясь.

– Многому не поверят!
– сказал Сильвестр Петрович.

Лег на лавку и задумался. Яким уже спал, в избе было тихо, только трещали от мороза бревна, да мышь осторожно точила в подполье.

– Многому не поверят!
– шепотом повторил Иевлев.
– Многому...

С утра, едва рассвело, пошли на Онежский залив - смотреть поморские лодьи, карбасы и кочи. Не веря своим глазам, Сильвестр Петрович смерил длину лодьи - девяносто футов, - корабль! Стоя наверху, на палубе, Иевлев крикнул вниз Воронину:

– Яким, сия лодья поболе той, что у Христофора Колумба была...

Суда были подняты на городки

из бревен, стояли высоко. Корелин коротко, скупо, но с гордостью рассказывал, какое судно когда построено, какую воду ходит, то есть сколько лет плавает, где бывало, что с ним приключалось в плаваниях. На морозе, под яркими лучами зимнего негреющего солнца весело пахло смолой, и было смешно вспоминать переяславльские мучения, Тиммермана, верфь, которую там никак не могли достроить...

Покуда смотрели суда, собралась на берегу целая толпа поморов, ходили сзади, посмеивались в густые заиндевевшие бороды, лукаво смотрели на гостей. Потом все сгрудились у лодьи Корелина, напирая друг на друга, стали рассказывать про себя, про свои случаи, про зимовья, про странствования, как ходили в дальние края - в немцы, как бывали у норвегов, как промышляли, как охотились, как рыбачили...

Иевлев, застыв на морозе, велел Алексею Кононовичу нынче же собрать кормщиков к себе для беседы, сам послал за вином, кликнул невестку Корелина - Еленку, протянул ей червонец на расходы. Еленка повела соболиной бровью, усмехнулась красными губами, до золотого не дотронулась, сказала с обидным пренебрежением:

– У нас, чай, не постоялый двор, не кружало. Почтим гостей и без твоего монета.

– Гордая больно!
– удивился Сильвестр Петрович.

– Какова уродилась...

– Бабе бы и потише надо жить, - посоветовал Воронин.

– Бабами сваи бьют, - блеснув глазами, сказала Еленка.
– А я рыбацкая женка, сама себе голова.

– Голова тебе муж!
– нравоучительно произнес Яким Воронин.

– Пойдем по весне в море, молодец, - сказала Еленка, - там поглядишь, кто кому голова...

И ушла творить тесто для пирогов. Алексей Кононович насмешливо улыбался, молчал.

– Чего она про море-то?
– недоуменно спросил Воронин.

– А того, что кормщит нынче, лодьи водит в дальние пути.

– Она?

– Она, Еленка. У ней под началом мужики, боятся ее, не дай боже. Строгая женка...

Воронин крякнул, покачал головой с недоверием: такого ни он, ни Иевлев еще не видывали.

Вечером в горнице у Алексея Кононовича собралось человек тридцать морского дела старателей, с ними женки, знающие море. За столом сидели и лодейные мастера Иван Кононович с Кочневым.

Исходили паром пироги с палтусиной, с семгой, с мясом. Ходил по рукам глиняный кувшин с водкою двойной перегонки. Перебивая друг друга, необидно смеясь над своими неудачами, кормщики, рыбаки, весельщики, наживщики рассказывали, куда хаживали, чего видывали, как зимовали, скорбно вспоминали, как хоронили своих дружков в промерзшей земле, как море крушило лодьи и как уходили люди от морской беды. Воронин с Иевлевым сидели неподвижно, широко раскрыв глаза, веря и не веря. Яким хохотал на смешные рассказы, ужасался на страшные; толкая Сильвестра Петровича под бок, шептал:

– Да, господи преблагий, вот он, корабельный флот. А мы там, на Переяславле? Бот да струг? Отсюда надобно народ вести, они знают, с ними все поделаем как надо! Что одни корабельные мастера? Корабль построим, а плавать на нем кто будет? Мы с тобой да Прянишников? Много с ними наплаваешь!

Еленка, прикрикнув на мужиков, чтобы шумели потише, низким сильным голосом завела песню:

Здравствуй, батюшка ты, Грумант.

Ой и далеко до тебя плыти...

Покуда пели, лодейный мастер Кочнев нагнулся к Иевлеву, спросил, для чего надобны корабельщики на Москве. Иван Кононович усмехнулся: