Россия молодая (Книга 2)
Шрифт:
– Тут на всю кумпанию станется закусить!
– радушно предложил Ванятка.
– Угощайтесь...
Но матросы не стали угощаться Ваняткиными запасами, сказав, что им идет свой харч от казны и того казенного харча за глаза довольно.
Сверху, с пристани, знакомый голос окликнул:
– С "Апостолов", ребята?
И Сильвестр Петрович, уже без костыля, только с тростью, спрыгнул в шлюпку.
– Вот тут кто!
– удивился он и, сев рядом с Ваняткой, взял его жесткими пальцами за подбородок с ямочкой.
– Ну, здорово, крестник. Оботри-ка, брат, лик, весь в твороге...
Ванятка
Шлюпка отвалила от Воскресенской пристани и ходко пошла к флагманскому кораблю эскадры, который стоял на двух якорях посередине сверкающей под солнечными лучами Двины.
– Что ж в гости не ходишь?
– спросил Сильвестр Петрович.
– Не мы съехали!
– ответил Ванятка.
– Которые съехали - тем и почтить приходом-то, по обычаю.
– А ты откудова обычай знаешь?
– Бабинька сказывала...
– То-то, что сказывала. А ты - мужик. Тебе бы дев-от и почтить приходом первому.
Ванятка подумал, потом ответил негромко:
– Больно надо... Чай, не помрем...
– Тоже бабинька сказывала?
– Не. Тятя...
Он светло, своим особенным, Рябовским взглядом посмотрел в глаза Сильвестру Петровичу и произнес внятно:
– Мы и богови-то земно не кланяемся, нам шею гнуть ни перед кем не свычно...
– Тятя говорил?
– Не. Мамынька учила.
– С того и не ходишь?
– По обычаю!
– твердо сказал Ванятка.
– Которые съехали, тем и почтить...
Сильвестр Петрович грустно вздохнул, спросил, где ныне первый лоцман. Ванятка промолчал. Спросил, зачем Ванятке на корабль, - тот опять промолчал. Иевлев внимательно вгляделся в густо румяное, дышащее здоровьем лицо мальчика, задал еще несколько хитрых вопросов и мгновенно разгадал Ваняткино тайное и нерушимое решение.
По трапу они поднялись вместе, рука об руку вошли в большую адмиральскую каюту, убранную цветастыми кожами и бронзой. Здесь, над большой картой, сидели царь и Федор Матвеевич Апраксин. Оба они были без кафтанов: царь - в белой рубашке, Апраксин - в шитом серебряными цветами камзоле. Сильвестр Петрович посадил Ванятку поодаль, в кресло, открыл перед ним слюдяное окно, дал ему в руки подзорную трубу - смотреть куда захочет, - и велел помалкивать. Ванятка, непрестанно и смачно жуя из своего узелка, стал смотреть в удивительную трубу, тихонько при этом ахая от восторга, а Иевлев сел близко к царю, наклонился к нему и сказал, улыбаясь своими яркосиними глазами:
– Вот, государь, моряк будущего флота Российского. Сбежал из отчего дому, дабы уйти с флотом в море. Хитер парень, да и мы не лаптем щи хлебаем...
Царь боком взглянул на Ванятку, спросил коротко:
– Кто? Он?
– Он. Жует да в трубу глядит.
– Чей такой?
– Рябова кормщика сын, а мне крестник.
Оторвав усталый взгляд от карты, Апраксин произнес:
– Он не един, Сильвестр Петрович. Отбою нет от волонтеров. Солдат палками сгоняем, а здешние жители - двиняне и поморы - приходят на корабли, просят взять в матросы. В Поморье - колыбель матросам корабельного флота. И успешно справляются с новым для себя и трудным делом. Есть которые в запрошлую неделю бостроги получили, а нынче корабль знают как свои пять пальцев.
Петр
– Добро! Располагаем мы в недальние времена набрать отсюда двинян да беломорцев для нашего корабельного флота не менее тысячи людей, дабы из них ядро образовать истинных матросов...
– Не только матросов, но и офицеров, государь!
– сказал Апраксин. Немедленно же надобно некоторых юношей в навигацкое училище препроводить. Вот давеча Сильвестр Петрович поминал убитого шведами Митрия Горожанина, а таких, как он, и в живых поныне немало...
– Пиши им реестр!
– велел Петр.
– Спехом надобно делать, от Архангельска нынче же и отправим. Время дорого, после некогда будет.
Он налил себе кружку квасу, выпил залпом, велел позвать кают-вахтера. За дверью послышались пререкающиеся голоса, испуганный шепот, высунулась чья-то усатая голова:
– Кого, кого?
– Кают-вахтера!
– сердясь, приказал Петр.
Опять зашептались, забегали. Апраксин, скрывая улыбку, крикнул:
– Филька!
Тотчас же вошел парень в рубахе распояской, с чистым взглядом веселых глаз, русоволосый, босой.
– Запомни, Филька, - строго сказал Апраксин.
– Кают-вахтер есть ты, Филька. Понял ли?
– Давеча был тиммерману помощник, констапелю помощник, нынче кают-вахтер!
– ответил Филька.
– Слова-то не наши, легко ли...
Апраксин повернулся к царю:
– Моряки - лучше не сыскать, а с иноземными словами трудно. Звали бы по-нашему - денщик, плотник!
– Не дури!
– велел Петр. И приказал кают-вахтеру Фильке: - Сходи за царевичем, чтобы сюда ко мне шел.
Филька, поворотившись на босых пятках, убежал. Петр подозвал к себе Ванятку. Тот со вздохом оторвался от трубы, нехотя слез с кресла. Царя в лицо он не знал, потому что в тот день, когда было у кормщика раскинуто застолье, угорел от табака, что курили гости, и все перепуталось в его голове - мундиры, усы, шпаги, кафтаны, камзолы, пироги, кубки. Запомнилось только, как Таисья наутро сказала кормщику:
– Ну, Иван Савватеевич, неси денег хоть пятак. Проугощались мы.
Отец тогда почесал затылок, пошел доставать пятак.
– Знаешь меня?
– спросил Петр, когда Ванятка, держа в руке трубу, остановился перед ним.
– Не знаю.
– Я у твоего батюшки в гостях был.
– Много было!
– сказал Ванятка, вертя в руках медную трубу.
– И полковники были, и енералы были, и шхиперы были, и сам царь был...
– Про царя-то, небось, врешь?
– То-то, что не вру.
– Ну, а не врешь, тогда по делу говорить будем. Вырастешь большой кем станешь?
– Я-то, что ли?
– Ты.
– А моряком стану.
– Корабельным, али рыбачить пойдешь?
Ванятка заложил за щеку последний кусок шаньги, подумал, ответил сказкой, что сказывала бабинька Евдоха:
– Вырасту как надо, пойду к царю в белокаменны палаты, поклонюсь большим обычаем, попрошу его, нашего батюшку: "Царь-государь, ясное солнышко, не вели казнить, вели миловать, прикажи слово молвить: дед мой Савватий кормщиком в море хаживал, отец мой Иван на твоей государевой службе, прикажи и мне на большом корабле в океан-море идти..."