Россия молодая (Книга 2)
Шрифт:
Сильвестр Петрович молча смотрел на Петра. Тот вынул из нагрудного кармана трубку и кисет, выбил огонь, сильно затянулся душистым кнастером, спросил:
– Веришь, господин шаутбенахт, что шведы в нынешнем году вновь припожалуют в город Архангельск?
– Не слишком верю, великий шхипер.
– То-то, что не веришь. Почитай, и ныне от той своей визитации почесываются, что ж соваться. Нет, не будет их ныне...
Помолчал и строго добавил:
– Точную ведомость имею - не будут к нам шведы.
Иевлев
– Думаешь, для чего тогда здесь время препровождаю? Для чего в море выхожу, в трубу смотрю, велю шведа ждать?
Он засмеялся, довольный удивлением Сильвестра Петровича:
– А для того, господин шаутбенахт, что сей хитростью обманываю брата моего Карла. Пусть его думает, будто легко нас провести. Пусть его тешится, что мы-де все наши силы тут держим, и неотступно его флота к себе ждем, и нивесть в какой тревоге денно и нощно пребываем. И пусть также думает, что некоторый замысел наш мы вовсе оставили.
– Какой замысел?
– А такой, что прошедшей зимою замыслили мы крепость Нотебург, наш исконный Орешек, от брата Карла взять боем, да только лед поздно встал, не могли полки наши санями до места дойти, и сей промысел отложен, а ныне будто мы здесь шведа ожидаем в страхе... Запутать его надобно...
Глядя вдаль, на Двину, он заговорил медленно:
– Мы еще тут побудем, а потом на Соловецкие острова отправимся молиться святым угодникам - Зосиме и Савватию. Все корабли, что здесь построены, с нами пойдут, а на тех кораблях - солдат четыре тысячи и матросов сколько соберем, пушки добрые, припас пороховой. Да еще пойдут с нами два легких фрегата, кои можно бы было перетащить сухим путем, волоком - на катках да полозьях...
Сильвестр Петрович ахнул, на исхудавшем его лице проступил слабый румянец.
– Догадался? А подсылы да пенюары божьим соизволением да хитростью пусть брату Карлу отпишут, как мы в молитвах пребываем да на Соловках старым обычаем душеспасительно беседуем.
Петр снова сел рядом с Иевлевым, черенком трубки стал выводить на земле могильного холмика будущий путь войска:
– Гляди со всем вниманием: Соловки!
Он нарисовал кружок.
– Отсюда, как белые ночи сойдут, двинемся на Усолье Нюхоцкое - вот оно, на берегу...
– Ведаю, государь.
– Туда, как ты еще немощен, были посланы не глупого ума мужики - Ипат Муханов да Михайло Щепотев, а в помощь им работный народ с Соловков, от Сумского острова да от Кемского городка, с Выгозерского погоста, да еще онежские, белозерские, каргопольские, - все с лошадьми. Подвод более двух тысяч. Там со всей тайностью рубят просеку, наводят гати, мосты. Велено ни единого трудника не отпускать, покуда войско наше баталию не довершит. Гляди далее, как пойдем: вот через болото на Пул-озеро... Не позабыл беседу нашу давнюю на Москве?
– Нет, государь, не позабыл.
– То-то! Нынче наступило время делать!
Петр
– Вот сие озеро: оно в стороне останется, вправо. Отсюдова к Вожмосальме. Здесь фрегаты наши спустим, и водою по Выг-озеру к реке Выгу и на деревню Талейкину. Речки тут - Мурома, Мягкозерская. Далее болотами и лесами - на Повенец...
– И вновь - Нотебург!
– произнес Иевлев.
– Нотебург!
– повторил Петр.
– Издавна сие задумано, и быть нам иначе нельзя, Сильвестр. Должно на славную викторию уповать: Нотебург-Орешек Балтика! Море Балтийское...
Он остро взглянул в глаза Иевлеву, сказал с угрозой:
– Ни едина душа знать о сем промысле не должна, яко о дне смерти своей. Кроме кумпании нашей, никто о сем не ведает. Понял ли?
– А капитаны, великий шхипер, что с тобою прибыли, - Памбург да Варлан?
Петр долго вглядывался в Сильвестра Петровича, - было видно, как вскипает в нем раздражение. Потом, сдержавшись, ответил:
– Памбург да Варлан - капитаны к службе усердные и долг свой воинский не позабудут.
Встал, велел сухо:
– Пойдем, прохладно делается...
Он пошел вперед не оглядываясь, раздраженно вздергивая плечом. Возле калитки обернулся, спросил у отставшего Иевлева:
– Памбург да Варлан! И они тебе плохи? На Апраксина да на тебя не угодишь. Отмалчиваетесь, а делаете по-своему. Я-то помню, как за Крыкова горою встали, что-де иноземцы его утесняют, а Крыков - мужик не прост, Прозоровский не все врет, есть за ним и правда.
Словно предчувствуя несогласие, Петр шагнул к Иевлеву навстречу, щетиня усы, негромко, но с глухим, непреоборимым гневом в голосе произнес:
– Для ради того, что героем погиб в честном бою со шведом Крыков твой, не велел я шпагу его убрать из церкви. Давеча смотрел я опросные листы - с кем он водился: беглые от Азова, расстриги - старца Дия дружки, мятежное семя, стрельцы - сучьи дети, коим плаха уготована, ярыги, что по-над Волгою зипуна достают...
Иевлев стоял неподвижно, не отвечая, опустив голову, опираясь на костыль.
– Словно об стену горохом!
– сказал Петр.
– Что молчишь? Что думаешь?
И уже без гнева, но с недоброй насмешкой в голосе, посулил:
– Сдружись ты поближе с сим Крыковым, худо бы, Иевлев, с тобою кончилось. Вон Толстому - жизнь не в жизнь. Умен мужик, а я-то помню. Все помню. Служит ныне верно, да ведь я не забывчив. Ну? Что помалкиваешь?
– Крыков покойный доблестную смерть принял!
– смело глядя в выпуклые глаза царя, ответил Сильвестр Петрович.
– Я ему не судья, государь, как не судья и тем, которые шведов побили на Марковом острове. Более ничего не знаю, на том прости...
– Бог простит!
– с угрюмой усмешкой, отворачиваясь от Иевлева, молвил царь.
– Идем, не рано, я чай!