Россия молодая (Книга 2)

Герман Юрий Павлович

Стараясь не шуметь, Ванятка вышел и сразу же на крыльце столкнулся с бабинькой Евдохой, которая очень удивилась, увидев мальчика в такую рань, и еще больше удивилась, заметив, что у него в руке узелок, а на плечах новый кафтанчик.

– Куда ж, мужик, собрался?
– спросила бабинька Евдоха.
– В церкву, что ли?

Ванятка подумал - он никогда не отвечал сразу, - насупился и сказал, что нет, не в церкву собрался.

– Не в церкву - так куда же?

– А пойду малым делом погуляю. Чего ж мне и не погулять?

–

Погуляй, погуляй, дело хорошее!

На лице бабиньки Евдохи показалось озабоченное выражение, и Ванятка, догадываясь о том, что сейчас скажет бабинька, сердито заморгал.

– Сиротам бы, я чай, тоже не грех с тобой-то...

– А чего им, сопливым, со мной!
– жалостно заговорил Ванятка.
– Я, ишь, вымахал каков, а они и ходить-то толком не обучены. Доброе гуляние таскай их на закукорках. Ей-ей, бабинька, они махонькие, пущай поспят...

Бабинька Евдоха согласилась, и Ванятка перестал моргать.

– Корабли станешь смотреть?

– И корабли погляжу. Им ныне в море идти, последний день на Двине-то...

– Иди, погляди. А кафтан чего кобеднишний надел?

– Что ж мне без кафтана? Все в кафтанах, а я в рубахе? Справили - вот и надел.

– В узелке-то что?
– спросила бабинька.

– Ества в узле!
– сказал Ванятка, зелеными глазами глядя на старуху снизу вверх.

– Ишь, каков мужик!
– одобрила бабинька.
– И об естве подумал. Надолго, видать, собрался...

"Навечно!" - хотел было ответить Ванятка, не умевший лгать, но во-время прикусил язык. Бабинька развязала узелок, покачала старой трясущейся головой, вздохнула:

– Мало тебе, парень, будет, коли до вечера пошел. Ты на еду злой - в тятьку. На вас коли едун нападет, хозяйке смертушка. И шаньга надкусанная. Погоди, лапушка, я тебе творожку туесок положу да тресочки свеженькой...

Ванятка сел на крыльцо, подперся кулаком, загрустил: "Не бывать мне более здесь, матушка возрыдает, бабинька убиваться станет". Но тотчас же решил твердо: "Ништо им! Повоют да перестанут. Тятенька со мною, не пропадем, еще и гостинцев привезу по прошествии времени".

Бабинька вынесла еды, завязала узелок получше, гребнем расчесала Ванятке кудри, еще подарила ему грош, - что ж мужику безденежно гулять!

– Покушаешь - квасу напьешься, - сказала бабинька, - у людей верно говорят: сытая курица и волка залягает. Иди с богом, да не балуйся с иными парнями, в воду еще ненароком канешь.

Ванятка, открывая калитку, ответил, как взрослый:

– Кану - вынусь! Не топор, не утону.

Старушка качала головой, дивилась: еще давеча дитяткой был, а нынче мужик. Летит, летит время...

А Ванятка меж тем подходил к усадьбе воеводы и отворачивался, чтобы иевлевские девы - Верунька и Иринка - не могли подумать, будто они ему уж так больно нужны. Ему часто приходилось нынче ходить этим путем, и он всегда отворачивался и не глядел на высокий тын, из-за которого слышались зычные голоса офицеров, князей и иных

свитских, - пусть себе девы про него и не вспоминают, по прошествии времени такое услышат, что ахнут, да только поздно будет, он все едино к ним не пойдет, не таков он уродился, чтобы за здорово живешь обиды прощать. Не зовут в свои хоромы - и не надобно. Нам и на Мхах не дождит, мы и сами пироги кушаем!

Немного пообижавшись, покуда путь шел возле дома воеводы, Ванятка, выйдя на Двину, сразу воспрянул духом: корабельный флот, вытянувшись большою дугою, стоял на якорях неподалеку от берега. Карбасы, лодьи, струги, речные насады - со всех бортов облепили суда; матросы с криками втаскивали на палубы кули, бочки, коробья, тянули на канатах малые и большие пушки, ядра в сетках, порох в деревянных сундуках. Маленькие посудинки с корабельными офицерами быстро сновали на веслах между судами; офицеры, в черных треуголках, в зеленых Преображенских кафтанах с отворотами, в белых перчатках, при шпагах, легко взбегали по трапам. На некоторых судах тянули, проверяя перед походом, снасти, на других легко постукивали деревянные молотки конопатчиков, на третьих капралы и боцманы делали с матросами учения. Двина кипела жизнью, и Ванятке было весело думать, что скоро он тоже будет на корабле и выполнит свое нерушимое решение.

К пристани то и дело подходили малые посудинки и шлюпки, но от "Святых Апостолов", как нарочно, долго никто не шел, и Ванятка стал было подумывать, не добраться ли до флагмана с другого судна, как вдруг о бревна причала стукнулся борт большой шлюпки, и рулевой, встав на банку, крикнул:

– Кому на "Апостолов"? Живо!

Ванятка подошел поближе, сказал:

– Мне на "Апостолов".

– А ты кто ж такой будешь?
– спросил матрос, весело глядя на Ванятку и скаля белые зубы.

– Рябова, кормщика, сын буду.

– Ивана Савватеевича?

– Его.

– Вон ты кто таков!

– Да уж таков.

– А звать тебя как?

– Звать меня Иваном.

– Выходит, Иван Иванович?

Ванятка несколько смутился и промолчал.

– К батьке, что ли, надо?
– опять спросил матрос.

– К нему!

– А он на "Апостолах" ли?

Другой матрос - загребной - сказал, откусывая от ржаного сухаря:

– Где ж ему быть, Ивану Савватеевичу? На эскадре. Садись, Иван Иванович, доставим.

Ванятка спустился в шлюпку, спросил:

– На лавку, что ли, садиться?

– Лавка, друг, в избе осталась, а у нас, по-флотскому, - банка! наставительно сказал загребной, аппетитно пережевывая сухарь.

Ванятка слегка покраснел и, поглядывая на матроса с сухарем, уселся и развязал свой узелок. На него, по всем признакам, напал тот самый едун, о котором давеча говорила бабинька Евдоха.

– Ишь, каков наш Иван Иванович!
– сказал совсем молодой матрос с курносым и веснушчатым лицом.
– Запасливый дядечка. Чего-чего у него только нет!