Россия молодая (Книга 2)

Герман Юрий Павлович

– Что молчишь?
– сердясь и хмуря тонкие Таисьины брови, спросил мальчик.
– Громко палит-то?

– Чего громче!
– улыбаясь, ответил Афанасий Петрович.
– Громче, почитай что, и не бывает...

Сняв Ванятку с лавки, он сказал ему деловито:

– Ты вот что, дружочек. Сбегай к воротам да посмотри там коня моего не отвязался ли. А коли хочешь, так и хлебца ему снеси...

Ванятка побежал к двери, Афанасий Петрович вынул из кармана грамоту, протянул Таисье, заговорил торопливо:

– Спрячь, Таисья Антиповна, - челобитная. Может, по прошествии времени сгодится добрым людям, а мне более оставлять некому.

Челобитная царю Петру Алексеевичу на воровство и мздоимство князя Прозоровского и всех лютых его псов. Подписи под челобитной писаны кровью. Отослать нынче на Москву - дело нетрудное, да чтобы в царевы руки попало - вот где ловкость нужна, и нет такого человека верного. А после баталии мало ли чего случится. Кормщик-то где?

– На Онегу пошел, к дружку своему, - тихо сказала Таисья.

– На Онегу? Кто ж у него там?

– А бог его знает. Будто есть кто-то. Погулять пошел...

– Вот ему сию челобитную и отдашь, он спрячет с умом.

Таисья взглянула на Крыкова, спросила:

– Может, Сильвестру Петровичу лучше?

– Сильвестр Петрович того ж корня, что и воевода!
– сказал глухим голосом Крыков.
– Сильвестр Петрович человек разумный, честный, храбрый, но что Прозоровские, что Иевлевы - с одного стола едали, коли побранятся, то и помирятся. В сию челобитную моей веры нет нисколько, да воля не моя, народишко все надеется и в надежде на правду пойдет за нее на плаху. Как же мне эдакое горе не в свои руки отдать?

Таисья ничего не ответила.

Он совсем тихо попросил:

– Коли что - Кузнецу отдашь, Таисья Антиповна...

– Как - коли что?
– не поняла она.

– Война. Швед пришел. Али не слышала?

– Как пришел? Куда?

– Да к нам и пришел!
– невесело улыбнувшись, ответил Афанасий Петрович.
– Гостевать. Потрепало его штормом изрядно, нынче чинится возле Мудьюга...

– Пришел-таки!
– охнула Таисья.
– Всевать пришел...

Афанасий Петрович молча поднялся, поискал на лавке перчатки, поклонился Таисье. Она смотрела на него, да словно бы не видела. Потом вдруг с силой схватила за жесткий рукав кафтана, притянула к себе, спросила:

– Тебе как же, Афанасий Петрович, на шанцах-то? Первому, что ли, начинать?

– Там видно будет!
– спокойно ответил он.
– Наше дело воинское. Присяга. Да ништо, Таисья Антиповна, будь в спокойствии. Не продраться вору в город...

Она все смотрела на него не отрывая взгляда, и опять спросила дрогнувшим голосом:

– Да тебе-то - первому?

Крыков молчал. Тогда она быстро, ловко расстегнула на шее крючочки, потянула серебряную цепочку и стала снимать с себя крестик. Волосы запутались в цепочке; морщась от боли, Таисья дернула сильнее и подала Крыкову крестик, еще теплый ее теплом. Сдвинув брови, он расстегнул на себе кафтан и подал ей свой - медный, на крепком смолёном гайтане. Бледные от волнения, они долго молчали, не зная, что сказать друг другу.

– Ну, теперь прощай!
– сказал Афанасий Петрович.

– Прощай, брат!
– сказала она.
– Ты ведь теперь мне брат. Крестовый брат!
– повторила Таисья, и глаза ее засветились мягким и ласковым светом.
– Прощай! Дай же я тебя покрещу...

Она трижды перекрестила его, поднялась на носки и, взяв его за плечи, поцеловала в губы - единственный раз в жизни. И он ее поцеловал, потом улыбнулся горько и добродушно и сказал со вздохом:

– Сестра! Ну и хитры вы, Евины дочери! Ай, хитры!

Во дворе он попрощался с Ваняткой, измокшим под дождем, пообещал вскорости доставить пушку и легко сел в седло. Спокойно и ровно билось его сердце, когда в последний раз оглянулся он на высокий забор, за которым шелестели под дождем рябины.

3. ШВЕДЫ ПРИШЛИ

Во дворе Семиградной избы Афанасий Петрович кинул поводья выбежавшему из конюшни конюху, в сенях сбросил тяжелый, намокший плащ, повесил треуголку, приглаживая волосы, отворил дверь. Иевлев, низко склонившись над столом, писал. Подняв голову на скрип двери, он по лицу Крыкова догадался, что произошло, но не спрашивал, ждал. Афанасий Петрович поздоровался, сел на лавку и тогда только сказал:

– Пришла эскадра, господин капитан-командор.

– Какие флаги?

– Флаги разные, шведских не видно. Есть и голландские, и бременские, и аглицкие. Пушечных портов тоже не видел, хоть смотрел я в трубу и дозорного посылал в челноке - тайно разведать. Корабли штормом потрепаны изрядно, ставят новые снасти, - размышляю, что работы у них немало, покуда готовы не будут - в устье не пойдут...

Сильвестр Петрович кликнул Егоршу, велел собирать без промедления всех офицеров на совет. Егорша убежал. Иевлев, подождав, пока шаги его стихнут, подошел ближе к Крыкову, спросил:

– Афанасий Петрович, ты шпагу здесь, в сей горнице, целовал?

Крыков ответил спокойно:

– Целовал, господин капитан-командор.

– И не забыл сей день?

– Не забыл, и покуда жить буду - не забыть мне того дня.

– Верно ли говоришь?

– Верно!
– с тем же спокойствием и достоинством в голосе ответил Афанасий Петрович.

Иевлев помедлил, потом заговорил, не глядя на Крыкова:

– Давеча, в объезде ты был, приезжал на цитадель князь-воевода. Много было всего говорено, а еще ко всякой всячине и то, что в застенке, на дыбе, некоторые воры открылись, будто, как шведы к городу подойдут, - те воры сполох ударят и по-братски примут шведа. Названы ворами Молчан, Гриднев Ефим, Кузнец Федосей из раскольников, коему я поверил и заместо иноземца Риплея определил пушки лить. Еще воры названы Ермил и Голован со товарищи. Сказал далее воевода, есть-де среди воров и над ними верховодит некий офицер. А воров будто не перечесть - повсюду они, и на верфях, и по слободам, и дрягили есть, и конопатчики, и медники, и хлебники, и солдаты, и пушкари...

Крыков вдруг улыбнулся.

– Коли воров столь много - что ж не свалили они воеводу?
– спросил он.
– Как он об том думает?

И сам ответил:

– Нет, Сильвестр Петрович, врет князюшка, обиженных много - то верно, да не такие они умелые, как воеводе со страху мнится.

Сильвестр Петрович, словно не слушая Крыкова, говорил свое:

– Думал я так: поверить слепо воеводе - значит ни единому своему не верить нисколько. А ежели не верить - значит, побьют нас шведы. И не поверил я воеводе: не поверил, что есть тут хоть один офицер, который, порушив святую присягу, переметнуться может. Не поверил, что как ударят сполох - пойдут люди на меня же с кольями, пойдут для ради того, чтобы швед в город ворвался и начал жен и матерей, стариков и малых ребятишек резать и жечь огнем. Не поверил и приказал тогда же отпустить из острога колодников, велел всех из застенка отпустить и то проклятое место замком замкнуть. А нынче вдруг подумалось; кому поверил? Крыков ответил спокойно: