Россия молодая. Книга 2
Шрифт:
Матрос с серьгой в ухе тяжело ударил кормщика по спине, тот, не оглядываясь, пошел, мелко переступая закованными в цепи ногами. Шаутбенахт щурился на русских рыбаков, посасывал трубку. Стояли они в свободных позах – кто сунув руку за пояс, кто выставив ногу вперед, кто и вовсе не глядел на шаутбенахта.
Сзади к ярлу подошел шхипер Уркварт, сказал сладким голосом, что с этими людьми церемониться не советует: их надо вешать на глазах друг у друга, тогда, может быть, кто и станет сговорчивее. Ярл Юленшерна запахнул непривычный,
– Скажи им, – велел Юленшерна Окке Заячьему носу, – скажи, что тот, кто согласится провести нашу эскадру к городу Архангельскому, станет богатым человеком. Кто не согласится – будет казнен...
Окке перевел.
Русские переглянулись. Копылов, немолодой кормщик с суровым взглядом, в вязаной куртке, в рыбацких бахилах, усмехнулся:
– Одурели? Там шведа пасутся, разве пустят пройти? По всей Двине для бережения от шведских воров пушки понаставлены, каронады, коты, – десять раз потопят, покуда в устье войдешь...
Окке испуганно посмотрел на адмирала, перевел деликатно, смягчая грубость русского. Якоб, держа поднос, не отрываясь смотрел на рыбаков: вот они какие, простые русские люди!
Шаутбенахт отхлебнул кофе, приказал перевести рыбакам, что дает им на размышление ровно десять минут. Пусть сюда принесут десятиминутные песочные часы, у штурмана есть такие.
Уркварт мигнул Окке, тот, размахивая локтями, побежал в штурманскую каюту, вернулся запыхавшись, перевернул часы, песок посыпался тоненькой струйкой. Русские смотрели на песок, неторопливо переговариваясь, и лица у них были спокойные.
– То-то, что не надо было в море идти! – сказал один, загорелый, с пушком на верхней губе, остриженный кружочком. – Верно бирюч кричал, шведы и впрямь...
– Надо, не надо! – ответил другой. – Харчить-то брюхо просит, вот что худо. Без моря как прохарчишься...
Третий – старичок с веселым блеском в глазах – сказал насмешливо:
– Лонгинов-то Нил Дмитрич за столом сидел, а нам не подносят. Нет, серчает старый пес; вишь, ходит. Ходи, ходи, немного выходишь...
Молодой засмеялся, прикрыл рот ладонью. Потом сказал серьезно:
– Хаханьки да хиханьки, а дед сердитый. Как бы и впрямь животы нам свои здесь не скончать...
Песок все сыпался – тоненькой золотистой струйкой. С криками, косо, на распластанных крыльях неслись к воде чайки. Шведские матросы угрюмо посматривали на русских. Ярл Юленшерна негромко спросил Окке:
– О чем они говорят?
– Обдумывают, как поступить! – осторожно ответил Окке.
– Они начнут обдумывать после того, как мы повесим половину из них! – сказал шхипер Уркварт. – Я знаю, что это за народ!
Юленшерна покосился на шхипера и приказал звать корабельного профоса. Широкоплечий, низкорослый матрос, с вывернутыми ногами, быстро полез на мачту – закидывать петлю на нока-рею. Из люка неторопливо, позевывая в кулак,
– Кого? – спросил он, обводя русских взглядом.
– Всех, начиная с самого младшего! – велел Юленшерна. – И побыстрее!
Сванте Багге закричал матросу, что неверно закидывает петлю, матрос поправил как надо. Песок пересыпался весь из верхнего пузырька в нижний. Матросы – Кристофер, Билль Гартвуд с серьгой в ухе, Швабра – подошли к самому молодому русскому. Швабра знаками велел ему снимать кафтан. Окке торопливо перевел:
– Одежду сними, человек, одежду...
Русский огляделся, как бы недоумевая, загорелое лицо его стало совсем детским, он оттолкнул Швабру, сказал сердито:
– Очумели? За что вешать-то?
– Я жду! – сказал Сванте Багге.
Старичок вышел вперед, загородил собою молодого, постучал себя кулаком во впалую грудь, сказал Швабре истово, раздельно, как глухому:
– Меня для начала! Он – молодой, вьюнош! Меня – делай!
Перекрестился дрожащей рукой, поклонился своим низко, попросил:
– Простите, ребята, ежели что было...
Рыбаки угрюмо молчали, старик отдельно поклонился кормщику Копылову:
– Прости и ты...
И зашептал:
– Чего столбеете, дурни! Прыгайте в воду, плывите! Мне не выгрести, а вы не старые, здоровые, покуда очухаются – вон где будете... Висеть на вешалке – не велика честь...
Копылов взял старика за плечи, посмотрел ему в глаза, поцеловался с ним трижды. Старик еще шепнул:
– Ярить их сейчас буду, а вы делайте как сказано. Ну, прощай!
Он расстегнул на шее заношенный воротник рубашки, сам, ловко ступая тонкими ногами, пошел к раскачивающейся петле, выцветшими глазами оглядел неприветливый берег острова, серо-зеленое море, лица шведских матросов, построенных по бортам флагманского корабля. Опять перекрестился и сказал громким злым голосом:
– Стреж до города Архангельского знаю, а не поведу! И не найдете вы, воры, такого человека на нашей земле, чтобы повел корабли ваши, не найдете иуду. Во, во!
Сложил кукиш, вытянул его Юленшерне, сам вдел голову в петлю, выбив ногою скамейку.
Профос Сванте Багге навалился всем телом на пеньковую веревку, визгливо заскрипел блок. Ярл Юленшерна сказал шхиперу Уркварту:
– Блок не смазан, выпороть виновного!
В это мгновение страшно закричал матрос Швабра. Ярл Юленшерна оглянулся на крик и увидел, что русские, назначенные к казни, разбросав матросов, прыгают в воду. Матрос Гартвуд корчился на палубе, матрос Швабра кричал в воде.
– Огонь! – скомандовал Уркварт. – Огонь по беглецам!
Но пока на палубу выбежали солдаты с ружьями, пока они поняли, в кого надо стрелять, прошло слишком много времени. Выстрелы гремели впустую, двое рыбаков уже вылезли на прибрежные камни, остальные подплывали к берегу.