Россия молодая

Герман Юрий Павлович

— Для ради того, что героем погиб в честном бою со шведом Крыков твой, не велел я шпагу его убрать из церкви. Давеча смотрел я опросные листы — с кем он водился: беглые от Азова, расстриги — старца Дия дружки, мятежное семя, стрельцы — сучьи дети, коим плаха уготована, ярыги, что по-над Волгою зипуна достают…

Иевлев стоял неподвижно, не отвечая, опустив голову, опираясь на костыль.

— Словно об стену горохом! — сказал Петр. — Что молчишь? Что думаешь?

И уже без гнева, но с недоброй насмешкой в голосе, посулил:

— Сдружись ты поближе с

сим Крыковым, худо бы, Иевлев, с тобою кончилось. Вон Толстому — жизнь не в жизнь. Умен мужик, а я-то помню. Все помню. Служит ныне верно, да ведь я не забывчив. Ну? Что помалкиваешь?

— Крыков покойный доблестную смерть принял! — смело глядя в выпуклые глаза царя, ответил Сильвестр Петрович. — Я ему не судья, государь, как не судья и тем, которые шведов побили на Марковом острове. Более ничего не знаю, на том прости…

— Бог простит! — с угрюмой усмешкой, отворачиваясь от Иевлева, молвил царь. — Идем, не рано, я чай!

На валу цитадели их обоих ждал инженер Резен — показывать стрельбу из новых пушек.

— Начинай! — велел Петр.

Пушки палили исправно, ядра с визгом летели над широкой, полноводной Двиной, пушкари в новых кафтанах, быстрые, ловкие, работали споро и весело. Царь остался доволен стрельбой, похвалил Резена, велел новые пушки нынче же спехом ставить на корабль «Святые Апостолы». Резен не понял, для чего; Петр объяснять не стал; широко шагая, пошел к пленному шведскому фрегату, названному теперь «Фортуна». На корме и на мачтах нового судна развевались белые с синим андреевские флаги. Матросы вздернули на грот-мачту государев штандарт — флаг с двуглавым орлом, у которого в клювах виды двух морей: Белого и Каспийского, в правой лапе — вид Азовского моря, левая лапа свободна.

— Вспомни нонешний разговор! — сказал царь Иевлеву, кивнув на штандарт.

Иевлев вгляделся, понял. Царь все смотрел на штандарт.

— Льстим себя счастливой мыслью, что аллегория сия вскорости будет видоизменена.

Петр поднялся на ют, где у штурвала на ветру прохаживался Рябов, весело крикнул издали:

— Здорово, кормщик!

— Здравствуй, государь! — спокойно и приветливо ответил Рябов.

— Отваливай! — велел царь.

Матросы отпустили канаты, засвистела боцманская дудка, запел сигнальный рожок. Рябов переложил штурвал. Марсовые побежали по вантам — ставить паруса. Петр, сложив руки на груди, строгими глазами смотрел на два иноземных негоциантских судна, быстро бегущих к Архангельску. Потом, проводив их взглядом, пощипывая жесткий ус, велел Иевлеву:

— С сего дня повелеваю иноземным корабельщикам, как проходят мимо Новодвинской цитадели, приспускать оба марселя до половины стеньги!

Подумал и добавил:

— В память о бывшей здесь над шведами виктории!

6. Потрудились!

— На Соловки в скорое время пойду молиться! — сказал Петр, стоя возле плеча Рябова.

Первый лоцман осторожно молчал.

— Возблагодарить господа за победу над шведами, помолиться Зосиме и Савватию — угодникам…

Рябов ничего не ответил.

—

Тебе идти шхипером эскадры с нами! — другим, деловым голосом произнес Петр.

Иван Савватеевич быстро взглянул на царя.

— Эскадра немалая, тринадцать кораблей, да с ними два фрегата новых: «Святой Дух» — на нем капитаном Памбург, и «Курьер» — на нем капитаном Варлан.

— А над эскадрой кто пойдет адмиралом?

— Апраксин Федор Матвеевич.

— Что ж, можно! — спокойно глядя вперед, на покрытую пенными барашками Двину, сказал Рябов. — Матросы нынче у тебя, государь, истинные; оно с толком сделано, что поморов набрали на твои корабли. Народ привычный, добежим. Иевлев-то Сильвестр Петрович с нами пойдет?

— С нами.

— Ну и ладно!

Фрегат шел быстро. Вперед смотрящий бил в медный колокол, чтобы случаем не потопить рыбацкую посудинку. Рябов, щурясь, искал взглядом знакомые приметы — часовню, колено реки, избу на взгорье. Петр негромко спросил:

— Боязно было шведский корабль вести, кормщик?

— На смерть, как на солнце, во все глаза не взглянешь, государь! — ответил Рябов. — Все думалось: жить еще буду, не помру. Так и сталось, живу, да только вот от тебя милость — ребята на улице кричат: «Бублий горяч, бублий горяч!»

Царь засмеялся, объяснил:

— Не бублий горяч, а Публий Гораций Коклес, римлянин достойнейший. Сей римлянин вначале с Герминием и Ларцием, а позже един защищал мост на реке Тибр против этрусков, пока мост позади него не был разобран. Гораций тогда бросился в реку… Римляне позже поставили ему памятник.

— Ишь ты! — сказал Рябов. — Большое дело… И давно приключилось?

— Годов с тысячу назад, а то и более.

Кормщик присвистнул.

— Не оробел, значит, мужик! — сказал он погодя. — Тоже, небось, думал: спасусь, дескать…

Сзади, постукивая костылем, к штурвалу подошел Сильвестр Петрович, сказал, что время позднее, как раз к спуску корабля на верфь только поспеть, там, наверное, заждались. Вдали уже блестели маковки архангельских церквей.

— На верфь пойдем? — спросил Рябов.

— Разворачивай на верфь! — велел Петр.

Аггей Пустовойтов закричал в говорную трубу командные слова, матросы резво разбежались по местам. Была видна соломбальская верфь и стоящий возле нее на якорях военный флот. На утреннем свежем ветре реяли кормовые андреевские флаги, на мачтах развевались вымпелы, матросы ведрами скатывали палубы, с кораблей доносилось пение рожков, треск барабанов. У Петра дернулась щека, он впился взглядом в корабли, толкнул Иевлева:

— А? Ничего не скажешь! Эскадра!

Фрегат выполнил маневр, лег на галс. Опять зашелестела вода за кормою, ветер резко засвистал, в снастях. Корабли эскадры словно росли на глазах, делались больше, выше, мощнее. Уже блестели на солнце медные погонные и ретирадные пушки, уже виднелись в раскрытых портах стволы тяжелых орудий, уже слышны были командные слова капитанов, выбежавших на ют, чтобы видеть государев фрегат.

— Хороши корабли? — хриплым от волнения голосом спросил царь Рябова.