Россия нэповская
Шрифт:
Парфенов сообщал об уменьшении (и о потере!) интереса крестьян к повышению культуры сельскохозяйственного производства после лишения избирательных прав многих «крестьян-культурников» в начале 1927 года. «Агрономы отмечают, что за последние два года к ним совершенно никто не обращался с вопросами производственного значения». Те же крестьяне, которые, например, вырастили довольно приличный урожай при внедрении агрономических новшеств, согласно с принятым в апреле 1928 года новым положением о сельскохозяйственном налоге были обложены в индивидуальном порядке, а не по общим ставкам. Для них налог возрастал сразу в несколько раз. Тысячи крестьянских хозяйств были окулачены, а потом разорены «только за то, что они завели себе машины, хороших жеребцов и племенных коров, дома покрыли железом, мыли полы и ели на тарелках». Суммируя
1103
Голанд Ю. Указ. соч. С. 85–86.
Усиление социального напряжения в сельской местности привело к обострению криминогенной обстановки. Как писал все тот же Парфенов, «после 5-ти часов вечера, когда стемнеет, на улицу показываться не рекомендуется, особенно приезжему человеку или человеку с портфелем, вас закидают грязью, изобьют палками, а портфель могут отнять». Подобная реакция была связана с тем, что крестьяне именно в чужих людях, особенно начальственного типа, усматривали виновников всех своих несчастий. В ходе чрезвычайных мер пришлось заменить большинство представителей станичных советов работниками, присланными из других регионов, которые не имели родственников, соседей или дружеских отношений с местным населением, мешавшим осуществлять реквизиции.
Чрезвычайщина по отношению к деревне постепенно трансформировалась в повседневную норму в отношениях между крестьянством и государством по всем вертикалям и горизонталям партийно-советской организации. Отрепетированная в период хлебозаготовок 1927–1928 годов система репрессивных мероприятий получила в дальнейшем свое логическое продолжение. Речь шла именно о системе мер, так как в процессе хлебозаготовок находили свое отражение и возрождение методы продразверстки, полное попрание прав граждан, вносился раскол между слоями крестьянства. Чрезвычайные меры подорвали основы механизма нэпа. Использовать их для того, чтобы преодолеть кризис хлебозаготовок, означало применить средство, которое обладало побочным действием, и от которого больше вреда, чем от самой болезни.
В деревне крепли представления о возвращении к политике военного коммунизма и продразверстки. О социальных тенденциях в среде крестьян на всем протяжении нэпа, и особенно в условиях обострения политической обстановки конца 1920-х годов можно судить на основе анализа первичного информационного материала — писем, хранящихся в фондах «Крестьянской газеты» [1104] . Здесь выделяются несколько наиболее важных тем, которые превалировали в большинстве писем. Это и взаимоотношения с городом, оценка Советской власти и большевистской партии, проблемы налоговой политики и цен на промышленные товары, землеустроительные кампании, оценка кулачества и разбалансировка отношений между различными социальными слоями в деревне и т. п.
1104
См.: ГА РФ. Ф. 396. (Крестьянская газета.) См., также: Миронова Т.П. Крестьянские письма как исторический источник по изучению сознания крестьян 20-х гг. // Источниковедение XX столетия. М., 1993. С. 137–138; Ее же. Тоталитарное государство и крестьянство в 20-х — начале 30-х годов // Тоталитаризм и личность. Пермь, 1994. С. 28–30.
Обращает на себя внимание то, что настроения крестьян в первую очередь выражались в их отношении непосредственно к Советской власти. Именно характеристики различных уровней власти являлись ведущими темами в крестьянских письмах. Причем, если в середине 1920-х годов преобладали письма о сельских советах и исполкомах и о конкретных представителях власти — должностных лицах, то в последующие годы подобная персонификация уступает место оценкам Советской власти как таковой. В 1928 году этому посвящалась большая половина писем.
То или иное отношение крестьян к власти главным образом основывалось на их восприятии текущих событий и сложившейся политической и социально-экономической ситуации в целом. Что же в первую очередь волновало крестьян?
Если в 1924 году их прежде всего занимали вопросы кооперативной торговли и деятельность комитетов взаимопомощи, а далее шли, как правило, однопорядковые сентенции о партии и о положении социальных слоев в деревне, то с 1925 года в крестьянских письмах неожиданно выходит на первый план вопрос о налогообложении. Все интересы сельского населения сосредотачиваются вокруг экономических отношений между деревней и властью, преломляющихся через налоговую политику, сравнения собственной и городской жизни и, как результат, взглядов на союз с рабочим классом. Именно эта тематика звучала рефреном в большинстве писем второй половины 1920-х годов. Характер отношений с властями и с городом, наконец, между различными слоями внутри самого крестьянства — в основе всего этого лежала тема налогов, оценки их величины и справедливости. И несмотря на небольшие колебания, эта тенденция в крестьянских письмах была центральной на протяжении всего заключительного периода нэпа.
Любопытна динамика и относительно нейтральных по содержанию тем, таких, как например «темнота деревни». Для селян характерно было непременное упоминание этих проблем, хотя по объему такой тематики в письмах серьезных скачков от года к году не наблюдалось. Так, различия в ценах на промышленную и сельскохозяйственную продукцию постоянно будоражили головы крестьян. Но, по сути, для деревенского жителя «ножницы» цен оставались хоть и важной, но производной, второплановой проблемой наряду с другой, более очевидной — налогообложением крестьянского хозяйства и несопоставимостью уровня жизни в городе по сравнению с селом.
Аналогичная ситуация была характерна и для оценки самими крестьянами успехов в деле просвещения. В начале многих писем встречаются ссылки крестьян на деревенскую «темноту», свою «сермяжность», «некультурность» и проч. «Я темный крестьянин», «пишу вам из медвежьего угла», — традиционные речевые обороты тех лет. Но, подчеркивая свое невежество, селяне, как правило, избегали объяснять причины такого положения: «темны от голода и холода»; «деревня политически развивается, но все просвещение, больницы, театры по-прежнему только в центре: обидно»; «средств тратят много, а неграмотность все та же»; «налоги платим, а культурных улучшений в деревне нет»; «попробуй выучись — это легче в городе». Иными словами, проблемы развития просвещения и культуры напрямую связывались с экономической ситуацией.
Конечно, было бы несправедливым не упомянуть и тот факт, что письма все же содержали и свидетельства о заметных культурных улучшениях на селе. Крестьяне сообщали и о строительстве школ, и о работе изб-читален, и об усовершенствовании сельскохозяйственных машин и инвентаря. Элементарное просвещение деревни шло, но вместе с ним росло и ощущение в деревенской среде собственной неграмотности и темноты [1105] . С ростом знаний приходило понимание их ограниченности и недостаточности.
1105
Если в 1924 г. об этом упоминалось в 7,5 % писем, то в 1926 г. — в 9,6 %, а в 1928 г. — в 12 %. См.: Литвак К.Б. Жизнь крестьянина 20-х годов: современные мифы и исторические реалии // НЭП, приобретения и потери. М., 1994. С. 193.
Тематика крестьянских обращений свидетельствовала, что с каждым годом в деревенском мировоззрении происходили медленные и постепенные изменения в направлении пересмотра своих прежних оценок центрального правительства и в целом Советской власти. В 1927 году критика и отрицательные характеристики центральной власти возобладали над ее поддержкой и над одобрением ее политики. Более чем 30 % крестьян высказывали недовольство Советской властью и 25 % — сообщали о ее поддержке. То же соотношение, в котором негативные взгляды превалировали, наблюдалось и в оценках деятельности коммунистической партии.