Россия нэповская
Шрифт:
Понятно, что в городе эмансипаторская деятельность власти давала несколько иные результаты: от снятия не только уголовной, но морально-нравственной ответственности с проституток за свое ремесло и даже особого попечительства о падших женщинах [683] до появления вульгарных форм феминизма среди всевозможных «выдвиженок». Возможно, заметное увеличение во второй половине 20-х годов числа абортов оказалось связано с социальной активизацией женщин, но нельзя не учитывать и воздействия принятого в 1926 году Кодекса о семье и браке, утверждающего право женщин на искусственное прерывание беременности. Временная «феминизация» общества с некоторым смягчением форм власти-подчинения в сторону усиления опекунских ее черт, вместе с тем, вела к накоплению в нем элементов истеричности. Последняя могла вступить во взаимодействие с столь же неуклонно накапливающимися элементами юношеской агрессивности. Все это по-своему помогло последующему утверждению сталинизма. Но прежде надо было преодолеть
683
См.: Лебина Н.Б., Шкаровский М.В. Указ. соч. С. 142–144, 146
В свое время поворот к нэпу крестьяне отпраздновали всероссийским запоем, захватившим низовое большевистское начальство. Фантастический пик самогоноварения и пьянства осенью 1922 — зимой 1923 года [684] наводит на особые размышления. Складывается впечатление, что общечеловеческая склонность к социальной наркотизации, которая на Руси исстари проявляла себя с окончанием полевых работ, приобрела характер ритуально-исторического празднества окончания бедствий Гражданской войны. Крестьяне привычно, но более масштабно отреагировали на «подарок судьбы». Но уже с конца весны 1923 года потребление спиртного в деревне упало, а затем стабилизировалось.
684
См.: Павлюченков С.Л. Веселие Руси: Революция и самогон // Революция и человек: быт, нравы, поведение, мораль. М., 1997.
Между тем в городе с введением в 1925 году винной монополии потребление спиртного стало расти: если в 1925 г. на семью в месяц покупали в среднем 1,5 бутылки, то в 1926 году — 1,3, в 1927 году — 2,4, а в 1928 году — 3 бутылки. Росло потребление пива, заметно увеличились расходы на табачные изделия, причем чаще стали курить женщины [685] . Отмечалось, что особую склонность к алкоголю проявляли «выдвиженцы» и комсомолки. Надо думать вовсе не случайно емкость в 0,1 л. стали именовать пионером, 0,25 — комсомольцем, 0,5 л. — партийцем [686] .
685
См.: Стеблев Э.Л. Экономика российской повседневности // Российская повседневность, 1921–1941 гг.: новые подходы. М., 1995. С. 118.
686
Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города: нормы и аномалии. 1920–1930-е годы. СПб., 1999. С. 35–36, 33.
Отношение властей к потреблению спиртного отмечены двойственностью: с одной стороны, его негативные последствия были очевидны, с другой — доходы с питей становились, как при самодержавии, важной статьей бюджета. Задачу борьбы с пьянством взяла на себя общественность. По-своему помогли и дети: для нового поколения школьников пьянство отцов, не расставшихся ни с религиозностью, ни с мордобоем, могло казаться воплощением «язв капитализма». Но на антиалкогольном фронте Советская власть окончательно сдалась как раз ко времени окончания нэпа [687] . Как бы то ни было, именно в связи с волной пьянства 1920-х годов связан феномен «пролетарского хулиганства», приведший к лидерству «класса гегемона» по части преступности [688] . Впрочем, «классового» бытового хамства на улицах городов хватало и без спиртного. Согласно воспоминаниям, прилично одетых людей «толкали и оскорбляли на каждом шагу». Создавалось впечатление, что «озлобленный и разочарованный пролетариат» по подсказке официальной пропаганды с удовольствием срывал свое негодование на «бывших» [689] . Итак, получается, что «старая» часть общества старалась убежать от социальных тягот, «новая», напротив, пыталась так или иначе — чаще неосознанно — протестовать.
687
Cм.: Треншел К. Проблема пьянства в России и антиалкогольная кампания в годы первой пятилетки (1928–1933) // История России: Диалог российских и американских историков. Саратов, 1994. С. 91–93.
688
См.: Царевская Т.В. Преступление и наказание: парадоксы 20-х годов // Революция и человек: быт, нравы, поведение, мораль. М., 1997. С. 216–217; Голос народа: письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 1918–1932 гг. М., 1998. С. 178.
689
Спроге В.Э. Указ. соч. С. 337.
И все же нэп стал заметным облегчением для трудящихся. С 1924 года наблюдается рост доходов рабочих и крестьян. Количество вкладчиков в 1924/25 году в появившейся системе государственных сберкасс выросло более чем в 2,5 раза, сумма вкладов рабочих увеличилась в 10, крестьян — в 15 раз [690] . С апреля 1922 года была возобновлена плата за жилплощадь. Она была, однако, дифференцированной в соответствии с социальным статутом и заработком съемщика, пенсионеры и безработные от квартплаты освобождались.
690
Статистический справочник. М., 1927. С. 462–465.
Правда, жилья катастрофически не хватало. Большинство городского населения жило в коммуналках, все большее распространение получали общежития. К концу десятилетия в связи с ростом городского населения (а оно достигло дореволюционного уровня) цены на жилье поднялись. В 1928 году была установлена единая система квартплаты, но и она составляла всего 5–7 % от заработка рабочих и служащих [691] .
В городе существовал еще один источник скрытого социального недовольства — безработица. В 1925 году она охватила около миллиона человек — преимущественно чернорабочих и служащих, к весне 1927 года было зарегистрировано 1,7 млн безработных [692] . Разумеется, считать безработицу источником непосредственной социальной нестабильности не приходится — она порождает ощущение личностного, а не «классового», социального отщепенчества. Но нельзя не учитывать, что безработица усиливала депрессивный компонент людской психики, что никак не добавляло всему обществу социального оптимизма.
691
См.: Мстиславский П.С. Народное потребление при социализме. М., 1961. С. 227.
692
Еремин Б Л. Проблемы рынка труда // Российская повседневность, 1921–1941 гг.: новые подходы. М., 1995. С. 124–125.
Примерно то же самое можно сказать и о многочисленных беспризорниках, наводнивших города. Ясно, что и они угрожали системе никак не больше, чем характерные для любого общества взрослые уголовники. Понятны и традиционно русские опекунские намерения новой власти по отношению к ним. Но растворившись со временем в «нормальной» социальной среде, эти пасынки коммунистической государственности придали патерналистской системе поистине всеобъемлющий агрессивный характер.
Естественно, что важнейшие социокультурные импульсы задавались вовсе не только деструктивными социальными тенденциями. Так, именно в конце 20-е годов начинается широкое физкультурное движение. Оно, впрочем, не только помогало обществу поверить в свои силы. Было положено начало культу тела и телесности, как выражению «высшей» духовности.
Разумеется, общий уровень цивилизованности определялся процессами, происходящими в традиционалистских слоях. Покупательная способность сельских жителей в годы нэпа заметно выросла. Но «ножницы цен» 1923 года привели к тому, что промтовары пылились невостребованными на полках сельских лавок. Розничный товарооборот в деревне в пересчете на душу населения был в 23 раза ниже городского. Деревня оказалась загнана в болото архаичнейшей натурализации: в 1923–1924 годах крестьяне покупали сравнительно с 1913 годом мануфактуры 24,8 %, обуви — 57,1 %, керосина — 34,1 % и даже соли — всего 70,8 % [693] . Лишь после снижения в 1924 году розничных цен на промтовары и железнодорожные билеты покупательная способность сельского населения возросла, хотя оставалась много ниже городской. Власть не выполняла задачи поддержания межсоциумного баланса на культурно-бытовом уровне.
693
См.: Кооперация в деревне, как она есть. Ростов-на-Дону, 1924; Лященко П.И. Экономика торговли. М., 1925. С. 267–268.
Но зато вторая половина 1920-х годов дала иную форму «смычки» города и деревни: широко практиковалась высылка деклассированных и просто разбойных элементов в сельскую местность. Отсюда резкий скачок преступности в относительно благополучных в этом отношении регионов, рост самосудов, причем под антисоветскими и антисемитскими лозунгами. Колоссальное деморализующее влияние оказывала и начавшаяся практика высылки проституток в места, ранее не столь знакомые представительницам древнейшей профессии [694] . В целом возросшая социальная мобильность работала не на новое органичное социокультурное качество, а против него.
694
См.: Царевская Т.В. Указ. соч. С. 215–216, 220–221.
Сознание самого многочисленного социального слоя не оставалось неизменным. Некоторые исследователи полагают, что в 1920-е годы произошло усиление религиозных настроений среди крестьянства, правда, преимущественно среди женщин и пожилых людей. Вряд ли следует преувеличивать эту тенденцию: восстановив полновластие общины, крестьяне попросту нуждались и в привычной идейно-ритуалистической подпорке — к тому же пострадавшие батюшки стали ближе. В деревне назревал раскол и по этому вопросу, связанному с растущим противостоянием поколений.