Россия перед лицом истории: конец эпохи национального предательства?
Шрифт:
Ведь при распаде глобального рынка на макрорегионы часть глобальных монополий погибнет, а часть ослабнет от сжатия спроса.
Технологии нового, посткризисного мира несут резкое упрощение и удешевление в сочетании со скачком производительности. Его обеспечивают новые физические принципы (переход от механического воздействия к воздействию различными полями), новые материалы и «умное железо» (интеграция информационных технологий с индустриальными).
Такие технологии создавались в рамках советского военно-промышленного комплекса (его исследования не ограничивались рыночной целесообразностью) и порой развивались после разрушения СССР. Наблюдение за (неизбежно локальными) эффектами их применения породило термин «закрывающие технологии»: их доступность в сочетании со сверхпроизводительностью делали избыточными целые отрасли.
В условиях стабильности социально-политическая цена их применения неприемлема: никто не мог рисковать, создавая угрозу общественного катаклизма.
Но после распада части глобальных рынков на макрорегионы ситуация будет иной.
Победителями в завтрашней конкуренции станут те, кто заранее овладеет технологиями завтрашнего дня — сверхпроизводительными, простыми и дешевыми.
Наряду с гонкой за ними идет гонка в технологиях формирования общества и управления им.
Результат активного и хаотичного применения широкодоступных социальных технологий — изменение массового поведения людей — очевиден.
Интересы уступают место эмоциям: люди в массовом порядке жертвуют кровной материальной выгодой ради эфемерных переживаний. Сенсорное голодание, недавно бывшее уделом заключенных и начальников, стало состоянием обществ.
Классические партии превратились в симулякры: вместо них структурной единицей общества стали секты, поклоняющиеся личностям, продуктам и даже финансовым схемам.
Трансформируется семья: «аморалка» стала укладом жизни.
В конце 60-х человечество неосознанно сделало выбор, отказавшись от космоса и познания в пользу развлечений. Социальные технологии стали важнее производственных. Прямо конструировать общество эффективней, чем придумывать влияющие на него машины.
Но если забыть про машины — через 10 лет будем греться экранами айфонов.
Нам предстоит увлекательная задача объединения новых социальных и производственных технологий в новый, волшебный и красочный мир: мы не спасемся от трагедий, но сделаем жизнь более радостной.
На учебу остались считанные годы, — а Россия, как обычно, в отстающих.
Наши компании обладают сланцевыми технологиями и даже готовы использовать их за рубежом, — но уже в трехмерной печати отставание безусловно. Россия не выпускает 3D-принтеры, а известия о прорывах в их применении приходят из-за границы.
Имеющиеся «закрывающие технологии» (от медицины до производства стройматериалов) применяются и развиваются кустарно, а то и секретно, — чтобы не попасть под молот бюрократии, направляемый монополиями. И при возникновении потребности их аналоги, даже несовершенные, проще закупать на Западе и в Китае, чем искать у себя.
Единственная компания, в середине 2000-х пытавшаяся разыскать и коммерционализировать «закрывающие технологии» (и даже презентовавшая их на Лондонском экономическом форуме) — АФК «Система» — попала под удар по весьма неоднозначному обвинению.
Главное же — в обществе даже нет структуры, не то что готовящей его к будущему, но хотя бы думающей о нем.
Поэтому накануне нового технологического рывка наше отставание, хоть пока и не фатальное, пугает.
КИПР: НОВЫЕ ПРАВИЛА СТАРОЙ ИГРЫ
Музыка кончилась, а они еще танцуют.
Кипрский кризис, как и кризис европейской экономики в целом, отнюдь не завершен: он всего лишь перестал быть новостью. Для попавших в его жернова началось долгое и мучительное выживание, столь памятное нам по началу и концу 90-х, а также по осени 2008 — весне 2009 годов. Счастливо избежавшие же потери критически значимой части своих активов, оправившись от испуга и изумления, инстинктивно стараются забыть произошедшее, как страшный сон, и вернуться к психологически комфортной модели business as usual.
Человеку свойственно избегать мыслей о плохом: именно поэтому мы так многого добиваемся, — но ровно по этой же причине смена образа действия и «правил игры» происходит столь резко, быстро и с радикальным обновлением действующих субъектов.
Один раз добившись успеха, мы редко пользуемся дарованной нам возможностью осмысливать его причины и тем более прогнозировать их кардинальное изменение. Между тем избежать участи вымерших динозавров можно одним-единственным образом: постоянно думать о возможности исчезновения причин нашего благополучия и искать признаки значимых перемен, — особенно в эпоху медленного, но неотвратимого сползания в глобальную депрессию.
Трагедия Кипра, хотя и является всего лишь частным эпизодом, проявила, насколько можно судить, некоторые весьма существенные новые «правила игры», которые «по умолчанию» признаны успешными и теперь будут применяться. Что еще важнее, она продемонстрировала важные особенности современного западного управленческого сознания и стиля поведения, которые, похоже, не всегда сознаются даже западными руководителями, — и именно потому не будут подвергаться каким бы то ни было изменениям. Ведь рефлексы, даже социальные, постояннее законов и потому, как это ни прискорбно, важнее их: ситуация с Кипром показала это с предельной ясностью.
Как мы видим (в том числе и на примере нашей страны) с возрастающим огорчением, парламентская демократия имеет свои неизгладимые пороки, один из которых — безответственность.
Сохраняющаяся долгие поколения ситуация, в которой любая ошибка отдельного лица в исполнительной власти должна автоматически исправляться оформленной в парламентские и судебные институты волей народа, сама по себе снимает с непосредственно руководящих страной людей значительную долю ответственности. Это способствует как догматизму, так и расхолаживанию, переходящему в прямое разгильдяйство.
Положение усугубляется невозможностью усомниться в демократии, этой религии современного Запада, что автоматически ведет и к невозможности признать многие ошибки, совершенные теми или иными официальными деятелями в ее рамках, если только они совершались без прямого нарушения демократических процедур.
Это вызвано не столько эффективным пиаром и лоббизмом, сколько, прежде всего, сугубо религиозным подходом: признание ошибок воспринимается как непозволительная ересь потому, что в условиях демократии их просто не может быть, — и всякий, ставящий под сомнение мудрость даже абсолютно неадекватных властей, тем самым ставит под сомнение и саму демократию.