Россия перед лицом истории: конец эпохи национального предательства?
Шрифт:
К сожалению, после исчезновения внешнего дисциплинирующего фактора в виде «советской военной угрозы» (о которой мудрые люди Запада говорили, что, если бы ее не было, ее надо было бы выдумать), жрецы западной демократии стремительно выродились в разветвленную и ограниченную касту «непогрешимых». Она способна относительно разумно и рационально применять стандартные методы управления привычными, традиционными процессами, но неминуемо и фатально утрачивает всякую уравновешенность при столкновении с непредвиденными, необычными проблемами. Понятно, что естественная для последних нехватка времени, не позволяющая прибегнуть к стандартным процедурам бюрократических согласований, снижает эффективность этой управленческой касты еще сильнее.
Кипр продемонстрировал это с оглушающей убедительностью — и именно очевидная растерянность и неготовность европейской элиты заставила ее раскрыться и действовать искренне, обнажая свои настоящие, а не демонстрируемые напоказ, ценности и мотивации.
Именно в этом заключается, как представляется, основная прогностическая ценность кипрской катастрофы.
Прежде всего, бросается в глаза поспешность действий европейских властей. Если испанский и греческий кризисы многократно и публично обсуждались во всех деталях и развертывались длительное время, то кипрский грянул буквально как удар молнии.
Да, конечно: проблемный характер кипрской банковской системы был очевиден еще за год до перехода ее кризиса в открытую фазу, — и с того самого времени целый вал аналитических материалов настойчиво предостерегал от какого бы то ни было сотрудничества с ней.
Списание половины греческого долга нанесло кошмарный удар по кипрским банкам (их убытки достигли четверти национального ВВП), бывшим основными держателями этого долга. Однако этот удар был вполне очевиден заранее, как и снижение цен на недвижимость (явное даже для не следящих за ценами на нее, — хотя бы по массовому выходу этой недвижимости на российский рынок).
Грозные звоночки в виде отказа европейских властей от весьма умеренных объемов помощи Кипру звенели и за несколько месяцев до начала кипрской трагедии.
Однако в целом кипрская макроэкономическая статистика была, при всей тревожности, далеко не самой плохой, а опыт урегулирования испанского и, в особенности, греческого кризиса пробудил у вкладчиков банков уверенность в своих деньгах. Возникло ощущение, что не только в еврозоне, но и в Евросоюзе в целом действуют определенные стандарты урегулирования финансовых проблем, по которым бремя кризиса распределяется между кредиторами страны и ее банков, с одной стороны, и ее населением, с другой. Первые страдают за доверие к европейскому, а второе — к национальному регулятору, но банковская система в целом сохраняется, и ее клиенты обходятся легким испугом.
На Кипре был применен совершенно иной подход, в корне отличный от прежних, показавшихся многим общеевропейскими нормами.
Первоначальное требование «евротройки» было совершенно иным и заключалось в беспрецедентном конфискационном налогообложении депозитов: за ошибки европейского регулятора и кипрского правительства было предложено заплатить «третьей стороне» — держателям депозитов. При этом власти Европейского Союза наглядно продемонстрировали, что, вопреки всем юридическим формальностям, отнюдь не считают Кипр его частью, так как их требование конфискационного обложения депозитов менее 100 тысяч евро прямо противоречило европейским гарантиям сохранности таких депозитов.
Помимо формального противоречия действующем> законодательству Европейского Союза, это требование было абсурдно по существу, ибо требовало платить свою долю во внешнем долге вкладчиков даже тех банков, которые были вполне устойчивыми и, в частности, не имели чрезмерных долгов. (Как минимум, таким банком была кипрская «дочка» ВТБ; при всей очевидной для россиян сомнительности происхождений капиталов отечественной «офшорной аристократии» нельзя не отметить, что регуляторы Евросоюза и еврозоны без колебаний принимали эти деньги в своей банковской системе, то есть по умолчанию считали их «чистыми».)
Таким образом, «евротройка» попыталась реализовать в отношении Кипра принцип обезличенной «коллективной ответственности» — тот самый, в соответствии с которым берут заложников, или расстреливают каждого десятого, или выселяют народы.
Это очень важно, потому что демонстрирует реальное отношение европейской бюрократии к провозглашаемым ею европейским ценностям: практика ее собственной деятельности показывает, что таких ценностей для нее, строго говоря, не существует, и она готова карать заведомо невиновных за ошибки, допущенные не только ею самой, но и третьими лицами.
Именно выдвижение требования конфискационного налога на все депозиты как консолидированной позиции Евросоюза, Европейского центрального банка и МВФ (остающегося для либерального клана главным блюстителем идеологической чистоты) и уничтожило экономику Кипра, превратив кипрский кризис в, без всякого преувеличения, кипрскую катастрофу.
В силу ничтожности своего политического веса в Евросоюзе кипрские власти не посмели даже указать «евротройке» на незаконность ее требований (а может быть, они просто не обратили на это внимания, как и сама «тройка»), предпочтя без рассуждений «взять под козырек». Это еще раз иллюстрирует реальное устройство Европейского Союза: страна, ВВП которой составляет лишь 1,2 % ВВП еврозоны и 0,8 % ВВП Евросоюза, несмотря на все формальные признаки суверенитета, не обладает практически никакими реальными правами в ходе прямых переговоров. Более того: она должна вести переговоры не непосредственно со своими кредиторами, а с представителями международной и европейской бюрократии, самостоятельно назначившими себя ее опекунами.
Накануне спешного голосования кипрского парламента всерьез обсуждался вопрос о том, что правящей партии может не хватить для принятия решения о конфискации части вкладов лишь одного голоса. Однако буквально за сутки ситуация поменялась (не важно, под давлением здравого смысла, или владельцев депозитов, или обеих этих сил вместе): кипрский парламент совершенно неожиданно отверг позицию «евротройки» и подчинившейся ей исполнительной власти, причем таким большинством голосов, что попытки протаскивания европейской позиции были обречены на провал.
Но дело уже было сделано: серьезное обсуждение возможности конфискации вкладов даже в успешных и устойчивых банках само по себе уничтожило Кипр как финансовый центр.
Безусловно, инвесторы понесли весьма существенные потери, например, и в банках Исландии, власти которой под давлением населения просто отказались от всех гарантий нерезидентам, нарушив собственные законы.
Принципиальным отличием кипрской трагедии стало то, что с требованием наказать за собственные ошибки, — причем не нерезидентов, а всех вкладчиков (и лишь затем удар, качественно усиленный, был сфокусирован на крупных вкладчиках наихудших банков), — выступили не революционные силы самого общества, но международные бюрократы и финансисты!