Россия, подъем! Бунт Расстриги
Шрифт:
Если уж мы коснулись этой темы – Путин весь на отношениях. Наверное, моя ошибка состояла в том, что я всегда относился к нему как к функции, в силу черт характера, наверное, я вообще почти ко всем отношусь как к функции, а Путин ни к кому не относится как к функции, потому что он работает с каждым, как будто это вот человек чуть ли не одноклассник, чуть ли не какой-то человек с какими-то сокровенными воспоминаниями, вашими общими. Это работает на полную катушку, понимаете? Это гигантское отличие. И вот я, например, работаю с любыми людьми и говорю как с функцией, стараюсь, в общем, даже лица не запоминать. Потому что это меня отягощает, и мне тяжеловато, от отношений потом надо отходить два дня. А Путин не устает, значит, он делает это всегда, значит, он и в детстве это делал, и в молодости, постоянно. У него есть потрясающая схема проверки, постоянной проверки себя и остальных, потому что он никогда тебя не переубеждает, если ты пойдешь неправильным, с его точки зрения, путем. Он не звонит и не говорит: «Дурак, что ли, чего ты делаешь?» Он очень борется за тебя в момент первого знакомства, но потом уже не поправляет
Я обещал про интервью рассказать, раз мы говорим уже о личных качествах. Я приехал к Путину впервые, это был 99-й год, я приехал в самых первых числах сентября на интервью. И надо сказать, что тогда он довольно легко согласился. Я ждал его в Белом доме 2,5 часа, и позже я понял, что Путин не может не опаздывать. Он не смотрит на часы потому, о чем я уже говорил прежде: он с кем-то встречается, он с ним говорит не как с функцией, а он говорит как с окончательно родным человеком. В силу этого все графики летят к черту мгновенно. Я ждал 2,5 часа. Потом поставили свет. Первая его фраза была, пока еще ставили свет, он вот так, лучась глазами и очень приветливо сказал мне: «А вы знаете, что в нашей организации вас недолюбливают?» Он сказал не строго, он сказал это не угрожающе, он сказал это с таким любопытством и как бы ожидая, что я отвечу. А я говорю: «Владимир Владимирович, а мне кажется, что в вашей организации совсем большие генералы могут меня недолюбливать, а средний состав, офицеры, безусловно, очень меня уважают. Я не сомневаюсь в этом нисколько». Я тогда лез в бутылку по любому поводу, я же звездой был. «А еще, – сказал я, – Владимир Владимирович, ваша организация называется Российская Федерация, потому что вы премьер Российской Федерации. А меня в Российской Федерации дико любят».
Он все это время улыбался и как бы с улыбкой просвечивал, просматривал, что я за перец такой. А я бухтел: «Бу, бу, бу…» Бухтел чего-то такое ворчливое.
Интервью обычно продолжались дольше, тогда же писали кассеты, сейчас это уже смешно, а тогда писались кассеты. А кассеты мы привозили к нему, к Путину, получасовые, по 30 минут. Ну, я писал всегда не меньше двух кассет. Значит, соответственно, чистого времени примерно час. Но в эфире давалось, насколько припоминаю, меньше, 8–10 минут. Интересовало, конечно, главным образом нападение басаевцев на Дагестан – это было тогда абсолютно принципиальной темой для всего общества. Путин относится очень внимательно к общественному мнению, которое изучает абсолютно профессионально, чтобы вы понимали. Он не по газетам изучает, он изучает через опросы. Опросы, которые делают для него несколько служб. Одна из них, если я правильно информирован, это ФОМ Александра Ослона, фонд «общественное мнение». Как сейчас дела обстоят, я не знаю, я не приближен к этим сферам. Но он дико интересуется общественным мнением, как будет прочитано, как будет услышано. Для Путина важны не только сами события, но восприятия этих событий. Восприятия, возможные деривативы, возможные последствия, и дальше – как, возможно, это будет использоваться сторонами, различно действующими лицами и так далее. То есть он информацию обрабатывает очень глубоко и профессионально. Это не самодурство и не инстинкт. Вот Ельцин действовал по инстинкту, он чувствовал запах земли. Путин исследует практически, как ученый, все это.
Я помню, что я прокачивал тему, что нужно вторгаться в Чечню. Напомню, что это сегодня кажется очевидным, тогда это не было очевидным, потому что у нас был какой-то такой мир Хасавюртовский, и формально русским войскам нельзя было входить в Чечню. А я очень был сторонником вторжения и наказания сепаратистов и приведения Чечни к покорности. Я вернулся как раз из Дагестана, с войны, где был у Казанцева в штабе, и потом видел, как Казанцев роту охраны своей снял, мы остались без охраны. И Казанцев отправил роту охраны, которая охраняла его штаб, помогать подразделению внутренних войск. Казанцев в какой-то момент понял, а мы видели с горы над Гамияхом, как идет бой за Новолакское. И когда Казанцев увидел, что Вешников окружать взялись, надо было точным быстрым ударом с фланга освободить ребят из ВВ, и он снял
Я возвращаюсь к Путину и говорю: «Надо вторгаться в Чечню». Я ему говорю прежде интервью. А он именно с этим научным подходом мне говорит: «А попробуйте сказать об этом в программе. Вот что народ об этом думает?» Ну, я тут сорвался с цепи: «Владимир Владимирович, да что народ думает, да чего думать – брать и все, громить, залить напалмом и сжечь, к чертовой матери! Что там думать! До грузинской границы сровнять все, в щепу срубить! Да что вы спрашиваете, что народ думает!» – «Но вы спросите, – говорит он мне, – народ надо спрашивать».
Я был журналистом, но я чувствовал себя стороной в конфликте, журналисту, возможно, надо не таким быть. Хотя, наверное, я был уже в то время публицистом, а публицист может занимать сторону и даже обязан. Да и программа моя называлась «Программа Сергея Доренко», то есть она была конкретно субъективная, именно, конкретно с моим именем. Я его агитировал все время. Сейчас, когда прошли эти годы, я думаю, что решение у него, конечно, было. У меня тогда была иллюзия, что я его сагитировал и он идет за моим мнением. Я теперь понимаю, что это часть его работы с отношениями, что он делает так, что вам кажется, что он выполняет вашу просьбу. Вот послушайте! Это реальный Путин. Он имеет точку зрения, он вас выводит на эту точку зрения, довольно аккуратно, после чего делает шаг в сторону или шаг назад. И вы, как бешеный, начинаете его убеждать в его собственной точке зрения. То есть то, что он хочет, он не просто получает, а он как бы заставляет вас его уговорить. Это талант, конечно, отношенческий.
Что касается Чечни: надо сказать, что он всегда был последовательно на стороне русской армии, я это очень ценю. Но, во всяком случае, русская армия воспринимала это как полную реализацию своих чаяний в то время. Потому что мы шли от победы к победе. Это было не то, что в 95-м году 1 января, когда была страшная бойня в Грозном, нет. Это была грамотная работа артиллерии. Место намеченной атаки личным составом сначала утюжили основательно. Мы с Казанцевым стояли как-то, артиллерия работала. Я ему говорю, Казанцеву: «Послушайте, но это ведь бешеные бабки, снаряды эти. Вот из каждой пушки сейчас вылетает, ну, я не знаю, автомобиль «Жигули» по цене, по деньгам». Он мне говорит: «Сереж, а утилизация – куда от нее денешься? Снарядам же нужна утилизация, а то придется их специальной фабрике разбирать, потому что есть срок у каждого снаряда. А сейчас подошел срок утилизации, и посмотри, как они – милое дело». Я, конечно, улыбаюсь, вспоминая Казанцева, и, честно говоря, вспоминаю, и почему-то он мне кажется таким современным Кутузовым. Он такой домовитый, очень уютный человек. И при этом невероятно военный. Если Шаманов, например, военный-военный, то Казанцев – какой-то заботливо-уютный военный, но ужасно отважный.
Путин имеет решение, с моей точки зрения, тем не менее, пытается прощупать, насколько народ это одобрит. Понимает, что есть Хасавюртовский мир и есть в Чечне избранный в январе 97-го года Масхадов. Я очень хорошо помню эти даты, потому что я сам был в Чечне на выборах в январе 97-го года и интервьюировал всех кандидатов и Басаева в том числе, и Масхадова, когда они боролись за место президента Чечни, тогдашней Ичкерии. Формально есть договоренности, что нельзя их трогать. В то же время очевидно и понятно, что Басаев ворвался со своей армией с территории Чечни, что Чечня стала разбойничьим уделом страшным. Мы помним еще хорошо, как вдоль дороги в Чечне выкладывали отрезанные головы новозеландских, английских инженеров, которые там пытались помогать, строить что-то, налаживать. Им отрезали головы, и головы эти выкладывали вдоль дороги лишь за то, что отказались за них выплачивать выкуп от одного до двух миллионов долларов за человека.
Ичкерия доставала нас повсюду, не только на Кавказе. Помню публикации о том, как человека украли в Москве, увезли в Тверь, в Твери держали в гараже у какого-то чеченца. Чуть позже – новость о том, что израильского мальчика какого-то крадут на Кутузовском проспекте посреди дня, увозят в Волгоград, где держат тоже в гараже в подвале – таким образом, Ичкерия и в Твери, и в Волгограде, и всюду. Отрезанные головы, мрак, бандитизм страшный, презрение к закону. И понятно, что вторгаться надо. И входят, наши войска входят. Я, конечно, ликую, я просто от всего сердца благодарен за это Путину тогда и сейчас. Надо сказать, что он последовательно идет за интересами армии. Внимание! Я хотел бы сделать сноску и сказать, что чуть позже назначение Кадыровых руководить Чечней было армией встречено не единодушно одобрительно.
Но вход в Чечню тогда группировки Казанцева под руководством Трошева, Шаманова – блистательный – был воспринят армией на ура. Наконец-то, наконец-то! И пошли. На войне в Чечне есть один важный переломный момент: с декабря протестовать против войны в Чечне начинает Березовский. Это было значимо. Это сейчас вам кажется: ну и что, ну и Березовский… Тогда это было очень значительно. И он начинает вдруг всюду, в верхах, и мне говорить: «Надо немедленно мириться с Масхадовым, Масхадов готов к перемирию, Масхадов готов в заключению нового мирного договора». Перед решительным наступлением Березовский начинает, как всегда, страстно защищать Масхадова: «Немедленно, немедленно, мы потеряем там единственного собеседника». Он говорит мне, Путину, всем. Он все время ездит к Путину: «Мы потеряем там единственного собеседника. Вы погубите политическую карьеру Масхадова, дайте ему справиться с Басаевым, ни в коем случае не трогайте его!» А Басаев же еще жив, Басаеву еще только предстоит пройти по минному полю Казанцева в Грозном, минному полю, где он лишился ноги.