Россия в поворотный момент истории

Керенский Александр Федорович

Другой крайне важной идеей Петражицкого было признание им сверхличностной органической природы государства; он заявлял, что государство не должно ограничиваться одной лишь функцией поддержания закона и порядка; оно также обязано определять курс экономической и социальной борьбы, происходящей в обществе. Однако Петражицкий отвергал марксистскую идею о том, что власть государства – всего лишь орудие в руках правящего класса для эксплуатации и притеснения его противников в классовом обществе.

Согласно марксистской теории, государственной власти суждено стать «диктатурой пролетариата», как только пролетариат захватит власть. Но поскольку этот пролетариат будет последним в истории и идеологически безупречным классом, нужда в диктатуре исчезнет

и начнется эра свободы. Как говорил нам Петражицкий, история дает примеры того, что действующие законы отстают от требований повседневной жизни, когда в обществе появляется младшее поколение с совершенно другим представлением о праве. На многочисленных примерах Петражицкий демонстрировал нам, каким образом возникновение рабочего класса привело к изменению законов о труде и оказало влияние на социальное законодательство по всей Европе. В этом конкретном случае изменения были законными и неизбежными.

Помимо того, Петражицкий был специалистом по римскому праву и принимал участие в разработке германского гражданского кодекса. Он считал, что современным обществам не следует тупо копировать римское право, поскольку оно отличалось чрезвычайно формальным характером и почти полностью игнорировало принцип справедливости и человеческую личность. Новая эпоха началась с пришествием Христа, и Петражицкий полагал, что все творческие побуждения проистекают из чувства христианской любви.

Петражицкий был хрупким человеком с волосами песочного цвета, весьма невыразительным внешне, но в то же время он отличался громадной моральной и духовной силой. Его влияние было так велико, что после знакомства с ним становилось почти невозможно вернуться к прежним теориям о морали и праве. Для студентов, привыкших к старым избитым аргументам в сфере права и морали, идеи Петражицкого казались настолько свежими и многообещающими, что его лекции приходилось проводить в большой аудитории, куда вмещалось не менее тысячи слушателей.

Впоследствии, когда я входил в правительство, Петражицкий нередко навещал меня и внес много полезных предложений в области права и политики с целью улучшить социальные отношения. К сожалению, в условиях 1917 г. едва ли было возможно следовать его превосходным советам.

Большое значение для дальнейшего укрепления моих убеждений сыграли лекции по истории русского права, которые читал профессор Сергеевич, бывший ректор университета, к сожалению вынужденный покинуть этот пост после событий 1899 г. Заводя речь о древнем праве, он неизменно подчеркивал тот момент, что и в Русской Правде Ярослава Мудрого (XI в.), и в «Поучении» Владимира Мономаха своим детям (XII в.) отвергается идея о смертной казни.

Кроме того, Сергеевич в своих лекциях описывал юридические взаимоотношения на Руси, обращая внимание на тот факт, что в древнерусском обществе не существовало понятия о «божественном праве королей», и подробно объясняя отношения между князем и народным собранием (вече). Платонов, конечно, подчеркивал политический аспект конфликта между ними, в то время как Сергеевич рассматривал их скорее с юридической точки зрения.

К моменту моего поступления в университет там уже не преподавал Коркунов, но все мы читали его труды, в частности курс лекций по государственному праву и его диссертацию «Указ и Закон». Коркунов был суровым критиком авторитарных режимов, но пытался показать, что российский абсолютизм не эквивалентен самовластному полицейскому правлению вследствие существования обязательного для всех права, которому должны соответствовать указы, издаваемые верховной властью.

К несчастью, он был прав лишь в теории. Александр III в известной степени еще соблюдал это правило, но Николай II совершенно игнорировал его, будучи уверен, что его воля, даже идя вразрез со всеми действующими законами, тем не менее, обязательна для подданных.

Благодаря Лосскому и Петражицкому мои интуитивные взгляды получили систематическую рациональную рамку. По натуре я никогда не был позитивистом. И Ницше, и Спенсер, и Маркс – все они разными путями пришли к своего рода вере, основанной на материализме. Сам же я никогда не мог принять подобную веру. Материальный прогресс – это прогресс вещей, превращение телеги в аэроплан. Но это не означает, как полагали в XIX в. 90 процентов образованных людей и в России, и на Западе, что человеческая личность развивается точно таким же образом. Абсурдность этих воззрений продемонстрировали две чудовищные войны, а также возникновение большевизма и фашизма. Идеи добра, красоты, любви и ненависти неизменно присущи человеческой природе, и, по моему мнению, наивысшее выражение они получают в христианской этике. Она представляет собой трудный, почти недостижимый идеал, который многим людям кажется абсурдным и нереалистичным, потому что любовь к врагу несовместима с человеческой природой. Некоторые даже считают, что подобная этика лишь ослабляет волю человека.

В студенческие годы я очень сильно интересовался этой проблемой и много читал о первобытных народах. Я искал доказательства того, что современный человек достаточно далеко ушел от первобытного общества, но не находил тому подтверждения. Наоборот, я узнал, что идеалы первобытных обществ в основе своей не отличаются от идеалов современного человечества. Как тогда, так и теперь жизнь общества основывается на некоторых общих идеях – например, на вере в тех или иных богов. Пусть такая вера порой является идолопоклонством, но тем не менее она представляет собой выражение общей идеи. Более того, я выяснил, что в каждом обществе всегда имелось что-то вроде общепринятого этического кодекса.

Конкретное мировоззрение человека основывается не на одной только логике. Как есть люди, неспособные оценить музыку или живопись, находятся и такие, которые живут в трехмерном «научном» мире, не чувствуя присутствия никаких «иррациональных» элементов в жизни. Один мой хороший друг однажды признался мне, что никогда не мог ни осознать, ни понять Бога. Я ответил. «Значит, у тебя такая религия». Человек – существо религиозное. Он всегда пытается переделать мир в соответствии со своими внутренними ощущениями. В этом проявляется религиозный инстинкт, не вытекающий ни из какого научного знания.

В школе на меня произвело грандиозное впечатление заявление Владимира Соловьева о том, что материалистические теории превращают людей в крохотные винтики чудовищной машины. Кроме того, я всегда сочувствовал социал-революционерам, а также народникам из-за их веры в то, что они работают ради полного освобождения человека, а не его превращения в орудие классовой борьбы.

Читал я также критические статьи молодого экономиста-марксиста Петра Струве, но, когда дошел до абзаца, в котором он говорит, что индивидуум не существует и представляет собой ничтожно малую величину, я понял, что марксизм – не для меня. Мое чувство нашло подтверждение в «Манифесте Коммунистической партии» Маркса и Энгельса, в котором человеческая мораль называется орудием классовой борьбы и утверждается, что мораль рабочего класса не имеет ничего общего с моралью капиталистического мира.

Часть вторая

Россия перед первой мировой войной

Глава 3

Освободительное движение. Революция 1905 г. и конституционный манифест

Моя Россия

Я убежден, что всякий задумывающийся о судьбах родной страны представляет ее по-своему и несет в своем разуме мечту о том, какой бы хотел ее видеть. В юности у меня тоже были фантазии о той России, которая не существует и никогда не существовала, но должна, как меня убеждала логика истории, неизбежно появиться в будущем. Это убеждение, как и другие, упоминавшиеся мной, всегда имело инстинктивный характер, но и оно получило подтверждение, которое я искал в годы своего студенчества в лекциях таких преподавателей, как Платонов и Сергеевич.