Россия входит в Европу. Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750
Шрифт:
В бездействии, на кое обречен был я сим планом, принялся я изучать и постигать карту сей страны, постарался составить себе верное представление о характере тех, кто к управлению сей страной и к интригам двора русского более всего причастны. Тщился я познать хотя бы отчасти интересы, силы и запасы сей обширной империи, и плод усилий моих дерзаю предложить Вашему Величеству.
Портрет Императрицы по праву отчет открыть должен. Государыня сия блещет всеми достоинствами внешними; стан высокий и величавый, лицо приятное, грация во всей особе беспредельная сразу ее от всех прочих дам при дворе отличают. Достоинствам сим знает она цену и со всем тщанием их пестует; больше того, чрезвычайно ими гордится и притязает на первенство среди всех особ своего ранга и пола. Ум у нее таков, каков у женщин обычно бывает; проницательность, живость, воображение есть, но без основательности. Сладострастие всецело ею владеет; предается она ему вполне и без меры, и можно сказать поистине, что все достоинства ее, а равно и недостатки любви к наслаждениям подчиняются; лень, обычная спутница сладострастия, также в характере сей Государыни, отчего малое ее усердие к делам и отвращение от трудов проистекают. Полагаю я, что не ошибусь, сказавши, что из слабости темперамента и проистекает столь прославленное ее милосердие, столь скупою на кровь преступнейших из подданных ее соделывающее. [172]
172
Пруссаки верили в устрашающее воздействие смертной казни и потому осуждали Елизавету за излишнюю «доброту» к преступникам; так, Финкенштейн 11 июня 1748 г. писал Подевильсу о поджигателях, виновных в московских пожарах: «Схватили иных из них, однако поскольку смертью их не казнят, па прочих сие впечатления никакого не оказывает» (GStA Р.К. I. НА Geheimer Rat. Rep. 11 Auswiirtige Beziehungen. Nr. 171–175 Moskau (Russland). Konv. 56A. Fol. 190–191).
Императрица, вероятно, не такою была бы, какой только что я се описал, а совсем иной и куда более приятной, выпади ей счастье посреди иной проживать нации. Можно сказать, что нация сия своей Государыни недостойна, Государыня же не для того создана, чтобы такой нацией управлять. Плутовство, обман, трусость, неблагодарность, гордыня и недоверчивость — вот свойства, на коих замешен характер большинства русских. Как ни старался Петр I их воспитать, труды его лишь па внешности отразились; платье переменили и бороды более не носят, но внутри остались русские почти что прежними, и если чему-то у европейцев научились, то от сего старинные их недостатки лишь изощрились и еще более сделались опасны. Подлинно верно, что если редко их видишь, внешними переменами обмануться можно, однако очень скоро выдают они себя скверными поступками, а раз в сношения с ними вступивши и близко их наблюдая, цену им узнаёшь.
Учтивость и обходительность для них суть таланты заимствованные и недолговечные, а посему кто не хочет их грубость на себе испытать, должен теми приличиями довольствоваться, кои соблюдать они умеют. Русские — пьяницы и лентяи, прежним своим невежеством дорожат, а старания, кои употребил Петр I, дабы их от него избавить, проклинают. Большинство с радостью лишилось бы покоренных провинций [173] и возвратилось к изначальному варварству, кое им, прежде всего знати, возможность давало творить безнаказанно несправедливости и лихоимства самые вопиющие. Рожденные рабами, способны они на самые ужасные низости; ежели хотят добиться цели, подчиненных третируют безжалостнейшим образом. Ненависть их к иностранцам так целика, что и вообразить невозможно, а с тех пор, как пришлось им сносить господство иностранное, сделалась она еще сильнее, сегодня же, вообразивши, что в иностранцах более не нуждаются, творят они все, что могут, лишь бы огорчение им причинить и от себя их выжить. Таков в целом характер их нации.
173
Имеются в виду прибалтийские территории, завоеванные Петром I и закрепленные за Россией Ништадтским договором 1721 г.
Дух партий, каковой почитают обычно болезнью правлений республиканских, при дворе русском являет себя в самом лоне деспотизма [174] , и Императрица, коя залог собственной безопасности видит в разъединенности своих министров, сама старается ее поддерживать и разжигать посредством политики, каковая, возможно, не столь для нее благоприятна, сколь она мнит, для интересов же государства весьма даже вредна. Полагаю я, что по разнице в чувствованиях главные лица при сем дворе к двум можно причислить партиям, на милости Государыни и управление делами притязающим. Есть партия Канцлера, какового подозревают в решительной преданности интересам несчастного семейства, каковое чувство вообще распространено, возможно, куда больше, нежели обычно полагают, противную же партию возглавляют Генерал-прокурор и граф Воронцов. Первая из сих партий имеет планы самые обширные и намерения самые химерические, вторая выступает за систему мира и добрые сношения с соседями.
174
Мысль, восходящая к Монтескье; см.: Размышления о причинах возвышения римлян и их упадка (гл. IX).
Сия последняя в первые годы царствования Императрицы господствовала. Граф Воронцов, состоявший при дворе сей Государыни еще во время предыдущего царствования и имевший счастье быть причастну к знаменитому перевороту, каковой ее на престол возвел, был также одним из первых, кого она доверием почтила. Из всех русских, кого я знаю, кажется мне сей граф самым благородным и возвышенным по образу мыслей. Не назову его гением перворазрядным, однако ж и не откажу в достоинствах, для ведения дел необходимых. Много в нем здравомыслия, а ум если и не блестящий, то справедливый и основательный; подлинно предан он особе Государыни и, полагаю я, искренне привержен интересам Вашего Величества. Пожелать можно, чтоб имел он столько же твердости и отваги, сколько доброй воли, ибо робок и боязлив сверх меры. Он честолюбив и полагал, что сможет страсть свою утолить, однако же имел несчастье остановленным быть в середине пути тем из русских, кто более всего ему обязан. Может он себя упрекнуть,
Генерал-прокурор — еще один противник Канцлера. Род его, ум, ловкость, познания в делах внутренних — все делает его врагом страшным и опасным. Вдобавок имеет он то преимущество, что бьется с первым Министром на равных, ни в скрытности, ни в хитрости не уступая; впрочем, изъян у него тот же, что и у Вице-Канцлера, — недостаток отваги и мощи, да вдобавок здоровьем последние годы так слаб, что больших побед от него ожидать не приходится.
Не подобает мне оставить без внимания чужестранца, каковой прославился услугой, Императрице оказанной, и по сегодня среди ярых противников первого Министра числится. Граф Л'Эсток — человек умный и не без тонкости; Императрицу знает он лучше, чем все прочие ее подданные, так что не достало ему только здравомыслия и умения себя вести, чтобы блистательную роль и впредь исполнять, однако же за неимением этих важнейших свойств, сам того не заметив, позиции свои он утерял; нечувствительно лишился той особенной милости, каковой удостоен был поначалу, и по беспечности, с какою умаление своего веса при дворе сносит, сказать можно, что всю отвагу свою и расторопность исчерпал он в знаменитую ночь переворота. Нынче проявляет он сии свойства в одном лишь том, что публично против Канцлера речи ведет с такою свободой, от коей недалеко до бесстыдства. Впрочем, в убеждениях своих тверд и Вашего Величества ревностный слуга. Благодарность, кою Государыня к нему питать обязана и от коей никогда до конца не отступит, не предавши собственной славы, защиту от уколов ревности и от ненависти заклятого врага ему дает, так что полагаю я, нечего ему опасаться, доколе Императрица восседать будет на своем престоле.
Не стану говорить ни о генерале Румянцеве, коего возраст из борьбы вывел, ни о многих других, кои партию сию лишь числом укрепляют и в отчете моем описаны будут после. Довольно сказать, что в сторонниках у сей партии пребывают члены многих родовитых фамилий и что возведению Императрицы на престол ее предков партия сия деятельно способствовала. Удивления достойно, что после сего они не устояли и победу свою украсть дозволили человеку, для Императрицы по тысяче резонов подозрительному, но в сей беде следует им винить не столько ловкость графа Бестужева, сколько собственную свою неосмотрительность. Вице-канцлер низостями врага своего был обманут; граф Л'Эсток, упоенный довольством, кое полагал он вечным, забросил дела и предался наслаждениям; маркиз де Ла Шетарди, слишком в себе уверенный, счел, что не о чем ему заботиться; княгиня Цербстская сама себя под удар подставила и делу непоправимый нанесла ущерб; одним словом, свершили они все, что могли, дабы себя погубить; победу одержали невзначай, сегодня же, ошибок натворив, стали умнее, но прежних возможностей более не имеют и вынуждены держать оборону. Пребывают они в слабости и бездействии, и не видно, чтобы могли снова взять верх. Дело сие, однако, не вовсе невозможное в стране, где привыкли все к переменам самым необычайным и неожиданным, и по любви к Великому Князю пожелал бы я, чтобы мог он рассчитывать на преданность сей партии, которая, как ныне ни слаба, однажды сделаться может ему полезной; впрочем, за исключением графов Воронцова и Л'Эстока, не вижу я у Голштинского дома верных сторонников. Мысль сия естественным образом перейти меня заставляет к рассказу о молодом дворе.
На Великого Князя большой надежды нет. Лицо его мало к нему располагает и не обещает ни долгой жизни, ни наследников, в коих, однако, будет у него великая нужда. Не блещет он ни умом, ни характером; ребячится без меры, говорит без умолку, и разговор его детский, великого Государя недостойный, а зачастую и весьма неосторожный; привержен он решительно делу военному, но знает из оного одни лишь мелочи; охотно разглагольствует против обычаев российских [175] , а порой и насчет обрядов Церкви Греческой отпускает шутки; беспрестанно поминает свое герцогство Голштинское, к коему явное питает предпочтение; есть в нем живость, но не дерзну назвать ее живостью ума; резок, нетерпелив, к дурачествам склонен, но ни учтивости, ни обходительности, важной персоне столь потребных, не имеет. Сколько известно мне, единственная разумная забава, коей он предается, — музыка; каждый день по нескольку часов играет с куклами и марионетками; те, кто к нему приставлен, надеются, что с возрастом проникнется он идеями более основательными, однако кажется мне, что слишком долго надеждами себя обольщают. Слушает он первого же, кто с доносом к нему является, и доносу верит; неблагодарность, коей отплатил он за привязанность старинным своим слугам, и в особенности графу Брюммеру, мало делает чести его характеру. Слывет он лживым и скрытным, и из всех его пороков сии, без сомнения, наибольшую пользу ему в нынешнем его положении принести могут; однако ж, если судить по вольности его речей, пороками сими обязан он более сердцу, нежели уму. Если когда-либо взойдет на престол, похоже, что правителем будет жестоким и безжалостным; недаром толкует он порой о переменах, кои произведет, и о головах, кои отрубит. Императрицу боится он и перед нею трепещет; Фаворита терпеть не может и порою с ним схватывается; Канцлера в глубине души ненавидит; нация его не любит, да при таком поведении любви и ожидать странно.
175
Здесь и далее там, где Финкенштейн употребляет слово «russe», мы переводим его как «русский», а там, где он говорит «russien», пишем «российский» (примеч. переводчика).
Великая Княгиня достойна супруга более любезного и участи более счастливой. Лицо благородное и интересное предвещает в ней свойства самые приятные, характер же сии предвестия подтверждает. Нрав у нее кроткий, ум тонкий, речь льется легко; сознает она весь ужас своего положения, и душа ее страждет; как она ни крепись, появляется порою на ее лице выражение меланхолическое — плод размышлений. Не так осмотрительно она себя ведет, как бы следовало в положении столь щекотливом; порою молодость и живость берут свое, однако же осмотрительности у нее довольно, и Великому Князю держаться пожелал бы я столь же осторожно. Принц сей, коего настроить тщились против супруги, с некоторых пор тон с нею взял дружеский и нежный, и кажется, что сумела она покорить его своему влиянию. Она любит нежно родственников своих, в особенности наследного принца шведского [176] , и ежели будет столь счастлива, что одолеет препятствия, от трона ее отделяющие, полагаю, что сможет Ваше Величество рассчитывать на ее дружбу и выгоду из того извлечь. Нация любит Великую Княгиню и уважает, ибо добродетелям ее должное воздает.
176
Адольф-Фридрих приходился Екатерине дядей со стороны матери.