Россия: власть и оппозиция
Шрифт:
Начинает Запад применять свои инструменты и не познает ничего. Нет знания, а есть ускользание. В этом вся заковыка. Может быть, стремление Запада, его подспудная мысль не в том, чтобы уничтожить Россию (это вторично), а в том, чтобы вырвать у нее ее тайну. Но метод, которым Запад располагает (а другого у него нет), бесконечно слаб по отношению к подобной задаче. Пусть займутся лучше собой.
Нам Богом предрасположено находиться рядом, но двигаться разными путями в истории. Возможно, существует и точка схода, но эта точка не экуменизм и не «всемирное государство», а многомодальное человечество. Оно-то и есть та тайна, в которую нам предстоит проникнуть.
А
Мне не хотелось бы выглядеть германофобом. Германия столь же двулика, сколь и другая страна. Не надо демонизировать великую немецкую культуру и великий немецкий народ. Но есть грань между немецкой «нормой» и немецкой «патологией». Немцы здесь не исключение. Подобная грань есть в любой культуре. И важно нащупать ее. Для меня эта грань проходит между Ницше и Вагнером, между попыткой более глубокого проникновения в христианство и сбросом христианства с обнажением языческого «кубика», языческого «твердого основания».
В России такого «твердого основания» нет, поэтому попытка имитировать немецкие фашистские технологии не только преступна и безнравственна, но и безграмотна, если не провокационно.
Власть над миром под эгидой западно-восточного неоязычества — это не только аморальная политическая авантюра, но и бесконечная пошлость. Пошлость без берегов. В этом случае важна уже не тайна и не метаистория, а всего лишь тиражирование скотских форм «тайноскотства», если хотите. Пошлость — это болезнь Запада, и он всегда нам хотел эту болезнь привить через отчаяние, через неверие в себя и через фашизм как квинтэссенцию отчаяния и неверия.
К фашизму всегда толкает отчаяние и неверие. Возьмем к примеру уже рассмотренную нами попытку вынуть «иудаистский блок» из православия и вставить вместо него буддизм. В подобной попытке все нерусское и антирусское, прежде всего сам метод. Будто бы можно оперировать в русской вере отдельными блоками и заменять эти блоки, как в ЭВМ.
Продиктовано это — все тем же отчаянием и непониманием сути Святой Троицы в ее мистико-историческом смысле. Говорить об этом много бессмысленно. Непонимающий все равно не поймет. И тем не менее надо знать, что в православии не два начала, а три. И каждый раз, когда сознание пытается, цепляясь за дуальность начал, бороться с одним из них, возникает духовная онкология, а не обновление веры, православие держится на троичности, в том числе и на тройственности себя самого, на внутренней тройственности. Тройственность и является тайной русской: Веры, русского Пути, русской Истории.
Это наш мистический код. Как только этот код теряется, возникает желание позаимствовать «нечто ценное» у других в ущерб себе. Заимствовать чужую мощь, якобы недостающую России, а не доискаться до истоков, не найти у себя иную мощь и иной тип высшей силы. Это и есть путь к колонизации сознания.
Говорят, что Великая Отечественная война — это единственная светлая веха советского периода. Согласен, что главная, но отнюдь не единственная. Признаем войну, отвергнув фашистский соблазн, придется и многое другое пересмотреть, придется в итоге признать и то, что введение страны в новую индустриальную фазу исторического развития — это огромный исторический позитив: В глубоком историческом смысле, в смысле проникновения, в смысле исторической правды, в смысле той тайны, о которой я уже говорил, переход без ломки традиционных
Вроде бы все сломали, а на деле как раз обошлись без ломки, без германской тридцатилетней войны. Да, большевики — это орден, но орден, тайна которого еще не раскрыта. И я имею основания думать, что этот орден преемствен.
И вопрос о «красных мучениках», об их канонизации еще впереди. Кто такая Зоя Космодемьянская — разве не святая мученица советского периода? И надо прекратить идиотскую болтовню о «сатанизме красных». Разве не ясно, что это работает на колонизацию сознания?
А вот то, о чем не любят говорить монархисты, «белые», рано или поздно им придется признать. Я имею в виду загнивание и исторических форм самодержавия, и исторических форм официозного православия. Пока «белые» этого не признают, пути им вперед нет.
Официальное православие в том виде, в каком оно существовало в последнее столетие монархии, уже не работало. Оно не держало духовный пласт русской империи. А империя держится Духом. Либо надо было укреплять православие и идти другим жестоким путем, меняя православный код и сопрягая его с этой жестокостью (вспомним — поликонфессиональность страны тогдашнюю и теперешнюю), либо создавать нечто другое. И это другое могло быть абсолютно новым, неоязыческим. Тогда — разрыв, сброс преемственности. А могло быть и преемственным.
Нам еще придется разбирать явление «православный социализм», «православный коммунизм», «исламский социализм», «исламский коммунизм» и т. д. Ибо атеизм красной структуры — это атеизм кажущийся.
Почему удалось произвести постсталинские разрушения страны? — Потому что разорвали связь философов, гуманитариев, оказавшихся на обочине политической жизни, и технократов. Технократизм оказался сам по себе и был принят большевизмом без сопряжения с другим знанием. А все, что составляло коды и собственно метафизическую часть доктрины, было отброшено. Вот если бы возник мост между невыкинутой частью гуманитариев и технократической элитой «красинцев», то у нас был бы создан полноценный национальный программно-прогностический центр, который и вывел бы страну из циклической катастрофичности.
Говорят, что история не знает сослагательных наклонений. — Ой ли? Слабость русского самосознания в том, что оно не преодолевает, а отторгает понятие Игры. Сила же его в том, что оно Игры не приемлет. Если сила будет сохранена, а слабость избыта, то мы победим.
«Россия — XXI век», № 6, 1993 г.
6.4. Занавес!
На протяжении последних месяцев наш журнал и его авторы все чаще попадали под перекрестный обстрел патриотической и демократической прессы. Здесь и «Русский вестник», и «Московский комсомолец», и газета «Сегодня», и журнал «Наш современник». Перечисление можно продолжить.
Что ж, такая перекрестность вряд ли случайна. Мы действительно задеваем и тех, и других, хотя не ставим себе таких нарочитых целей. И своим оппонентам мы задаем всего лишь достаточно корректные уточняющие вопросы. Но почему-то эти вопросы вызывают у них болезненную реакцию.
Например, мы уточняем столь любимое нашими «демократами» понятие «рынок». И это уточнение раздражает тех, с кем мы вступаем в корректную уточняющую дискуссию, почему-то больше самой громкой площадной брани. Почему?