Россия загробная
Шрифт:
Войдя, президент очутился перед молодым человеком в мятом, косо застегнутом белом халате. Лицо молодого человека было как будто собрано из неподходящих друг к другу частей. Лоб высокий, но неправильной формы, на кривоватом носу очки в грубой черной оправе, а рот печально съехал по подбородку и остановился за секунду до того, как сорваться с лица и упасть на пол. Черные, чуть косящие глаза смотрели на президента России с нескрываемым удивлением. Молодого человека удивляло то, что президент, которого он считал порождением телевизионных пиарщиков, оказался реальным человеком из плоти и крови.
— Старший научный сотрудник, кандидат
— Господин президент, Вы с теорией поля знакомы? С квантовой механикой, ну хоть в общих чертах? С интерпретацией Эверетта…?
— Не знаком, — сказал президент.
— Я так и думал, — молодой ученый мрачно скрестил руки на груди. — Тогда послушайте! Его речь, полившаяся плавно и быстро, была абсолютно непонятна никому из присутствующих: слова по большей части все знакомые, а общий смысл не улавливался. Даже директор института, академик, физик и автор ста тридцати научных трудов, тоже не очень хорошо понимал. Молодой человек в перекошенном халате, печально глядя поверх съехавших по кривому носу очков, быстро говорил что-то о массе, энергии, квантах, кварках, мю-ме-зонах, волнах, скорости света, бозонах, гравитации, переходе количества в качество и началах термодинамики. Иногда он вдруг выпадал в какие-то формулы и числовые ряды, которые шпарил, закатывая глаза и совершая в уме сложные математические операции.
— Очень хорошо, очень понятно вы излагаете! — похвалил президент с едва уловимой улыбкой. — Я даже кое-что начал понимать в физике! Ну а не мог бы я теперь взглянуть на доказательство вашего открытия?
— Доказательство? — разочарованно переспросил молодой ученый. — Ну пожалуйста! — с выражением быстро наступившей скуки отвечал старший научный сотрудник Вермонт, отходя в сторону и пропуская президента дальше, к стеклянной стене, открывавшей вид на соседнее помещение. То, что президент назвал доказательством, сейчас почти не интересовало молодого ученого, который считал его несравнимо менее важным, чем теория, над которой он думал уже несколько суток подряд. Ученый уже понимал, что таких доказательств в ближайшее время может появиться пруд пруди на улицах российских городов; но как объяснить это явление мертвых и как контролировать то, что случилось в результате эксперимента, который имел совсем другие цели?
За толстым, трехсантиметровым стеклом, способным выдержать выстрел из автомата, в помещении с белыми пористыми стенами сидел на стуле морщинистый, неопрятный, серый мужичок в замызганном свитерке, обтрепанных по низу синих брюках и грязных белых кроссовках. Мужичок был небрит. Он сидел, опустив глаза, как в полусне, а потом вдруг встрепенулся и принялся озираться диковатым взглядом. Президент смотрел на него с тем интересом, с каким посетители зоопарка глядят на обезьяну в клетке. «Так вот как она выглядит, смерть», — подумал президент. «Ах да, смерти же теперь нет». На лице его по-прежнему была спокойная, невозмутимая полуулыбка.
— Посмотрите вот сюда, — мягко беря президента под локоть и подводя его к столу, сказал директор института. На столе лежала толстая медицинская карта с вклеенными в нее электрокардиограммами, результатами анализов и заключениями врачей. — Мы ее забрали из архива. Обратите внимание на последнюю страницу. Он быстро перекинул разбухшую пачку страниц справа налево, открывая нужную.
— Николай Иванович Чебутыкин, — прочитал президент. — Эпикриз… Анамнез… Умер 15 декабря 1986 года. Похоронен на кладбище деревни Липицы.
— Вон он теперь тут у нас сидит, — кивнул на мужичка директор института академик Лоренц-Валиулин, и в его глазах, снабженными тяжелыми, свисающими подглазными мешками, промелькнуло отчаяние. — Пьет все время. Жажда у него. Икает. Медики в недоумении.
— Вижу, — сказал президент, опять подходя к стеклу. — А где же дверь туда?
— Вся эта комната и есть дверь туда. Но сейчас она закрыта. Мы выключили все оборудование, и линейный ускоритель, и ускорительно-накопительный комплекс… Он поэтому и не может от нас уйти. Попался, как в мышеловку.
— А кто же тогда лежит в могиле? — резонно спросил президент.
— Мы не проверяли. Вскрывать могилы не наша компетенция. Но Илья Александрович, — директор институт бегло взглянул на молодого физика, стоявшего чуть поодаль со скрещенными на груди руками и закрытыми глазами, — полагает, что могила пуста. У Ильи Александровича есть несколько гипотез…
— То есть он прямо из могилы попал вот в эту комнату?
— Выходит, что так. Объяснить этого мы пока не можем.
— Хорошо, — президент кивнул. — Я хочу его кое о чем спросить! Он подошел к селектору с большой желтой кнопкой. Чья-то рука вдруг выскочила из массы черных и серых костюмов и услужливо нажала кнопку. Президент за годы пребывания у власти уже привык к тому, что услужливость, подобострастность, радость и восторг могут выражать не только лица, но и отдельные части тела, и относился к этому спокойно, как к одному из свойств человеческой природы.
— Здравствуйте, Николай Иваныч! — мягко сказал президент, и динамики гулко разнесли его голос по помещению. Мужчина вздрогнул и уставился в стекло. — Как вы себя чувствуете?
— Плохо мне тут… — сказал когда-то умерший, а теперь снова живой Чебутыкин. — А вы кто такой будете? Он слабо икнул.
— Я президент России… — представился президент, но мужичок за стеклом не поверил. Это было понятно по его лицу. С лица не уходило упорное выражение тоски и какого-то угрюмого и даже злобного неверия, словно он никак не хотел смиряться с тем, что с ним случилось. Он выглядел как человек, уверенный в том, что все окружающие сговорились мучить и морочить его с непонятными намерениями.
— Отпустили бы вы меня назад, что ли, а, мужики, — попросил он.
— Николай Иваныч, я хочу вас спросить об одной деликатной вещи. Вы знаете, что вы умерли?
Человек за стеклом тяжело вздохнул. Его спрашивали об этом в сороковой раз. В сороковой — это только сегодня. А еще было вчера и позавчера…
— Знаю. Ну умер. Ну вам-то что? Вы венок мне пришли положить? Ну чего вы пристали-то ко мне, а, мужики? Чего вы все об этом талдычите? И вы все скоро тоже умрете!
— А что там, куда вы хотите вернуться? Там — что?