Россия загробная
Шрифт:
Лидер партии в изумлении покрутил над газетным листом головой, откашлялся и бормотнул ругательство себе под нос. Такого даже он не ожидал. Он принялся за чтение. В передовой статье редактор газеты, золотое перо Ашот Гаврильянц, сообщал, что в городе физиков Протвино молодой российский ученый по фамилии Вермут открыл лекарство от смерти. Это таблетки, которые пока что доступны узкому кругу лиц. Прием таблеток в течение месяца делает тело бессмертным. Такие таблетки уже производятся для кремлевских обитателей, но вскоре поступят в аптеки по всей России, в результате чего мы станем первой страной в мире, население которой никогда не умрет.
Очки на носу лидера партии сползли вниз. Он поправил их жестом уставшего от мирового безумия интеллигента и перешел к чтению комментариев. Политический обозреватель газеты Никита Пучков-Золотусский рисовал картины удивительного будущего. В скором времени, по мысли обозревателя, соотношение сил на мировой арене принципиально изменится, поскольку население России станет бессмертным и, следовательно, неубиваемым. Боеспособность армии вырастет в разы. Это открывает широкие ворота для наступательной политики. Не за горами присоединение к России Украины, Белоруссии и Грузии, которые тоже захотят обрести бессмертие. Но, по мысли обозревателя, отнюдь не стоит принимать в состав России всех подряд: следует, обеспечив патентную неприкосновенность чудо-лекарства, ввести для стран ближнего и дальнего зарубежья нечто вроде приемного экзамена. И уже сейчас ясно, что Америка на этом экзамене срежется, ибо заокеанская империя зла не удовлетворяет нашим требованиям относительно соблюдения прав человека и демократии — с нескрываемым злорадством писал политаналитик.
Далее следовал комментарий философа, профессора Ивана Локоткова из МГУ. Профессор философского факультета утверждал, что в ближайшие месяцы будут пересмотрены все правила и нормы человеческого общежития. Если никого убить нельзя, то, значит, в убийстве нет ничего запретного. Это объясняет, почему люди так тяготеют к убийствам. По мысли Локоткова, тот мир является продолжением этого, подобно тому, как дача является продолжением городского жилья. Летом мы выезжаем на дачу (утверждал профессор), чтобы отдохнуть и приобрести новый опыт. Совершенно так же в самом скором времени люди будут выезжать в тот мир, чтобы отдохнуть там от треволнений этого. Вероятно, в том мире появятся даже санатории и дома отдыха, и поездка на тот свет станет столь же обычной, как поездка на отдых в Турцию или Египет. Противопоставление жизни и смерти окончательно преодолено, — заключал профессор МГУ и не мог удержаться от шпильки в адрес церкви, которой, как он говорил, теперь придется искать себе новые камни веры.
Очки снова съехали по носу лидера партии. Теперь они держались на самом кончике и должны были вот-вот свалиться. В последний момент он поймал их, указательным пальцем запихнул на переносицу, перекинул ногу на ногу и запахнул тяжелый синий халат с золотыми кистями. За двадцать лет в политике Трепаковский видел, слышал и читал очень много совершенно бредовых вещей — лучше сказать, он только их и видел, слышал и читал — но с подобным ему встречаться еще не приходилось. Это походило на заговор или провокацию, и он подумал, кто за этим стоит. Он уже привык к тому, что даже за мельчайшими событиями всегда кто-то стоит. Кто же тогда стоит за этой чепухой об отмене смерти? Кому выгодно? Мысль о том, что бульварный Гаврильянц со всей своей редакцией помешался, мелькнула в голове политика, но он отверг ее как неправдоподобную. Эти твари никогда ничем не болеют. Он нажал на кнопку переносного звонка, который лежал перед ним на стеклянном журнальном столике, украшенном толстыми томами биографий Черчилля, Наполеона и Мао. Книги лежали тут всегда, это был антураж, хорошо действовавший на журналистов и иных посетителей. В дверях появился лысый со злым лицом бандита. Это был дежурный депутат, несший секретарскую службу в особняке у лидера партии.
— Слава, ты сегодня? — вопрос лидера партии не требовал ответа. — Поди сюда!
Лысый подошел. У него были туфли сорок седьмого размера, из широких рукавов белого пиджака высовывались бревнообразные ручищи, в центре лба была вмятина. Кто-то когда-то не выдержал искушения и залепил по этой черепушке бейсбольной битой. Лидер партии никак не мог запомнить, кем был прежде его депутат, секретарь и охранник — то ли боксером, то ли борцом. Самбистом? Каратистом? Опять забыл.
— Слава, ты кем был? Забываю все время!
— Боксером, Игнат Танкредович, боксером.
— Что тут написано?
Огромная туша склонилась, лысая голова с вмятиной вперилась в газетную полосу.
— Смерти больше нет, Игнат Танкредыч!
— Дальше читай!
— Ты! Я! Он! Она! Вместе бессмертная семья!
— Что за хрень, Славик? Что за хрень, я тебя спрашиваю?
— Игнат Танкредыч, да включите же телевизор! Включите же телевизор, Игнат Танкредыч!
И он, не дожидаясь разрешения, взял в огромный кулак пульт и большим пальцем злобно придавил кнопку.
Плазменный экран в семьдесят два дюйма в другом конце комнаты ожил. На экране был политический обозреватель первого канала Леон Михайлов. Он был, как всегда, небрит, очень раздражен и поэтому неуловимо напоминал маленького и неприятного зверька, который сейчас всех покусает. У него была такая манера говорить взахлеб, что казалось, будто вокруг него летает отравленная ядом кураре слюна. Две с половиной минуты лидер партии слушал его припрыгивающую, прискакивающую, запутанную, темную речь, в которой, как всегда, было что-то о мерзкой Америке, которая теперь-то уж приползет к нам на коленях, и о "швали всех мастей, которая теперь будет валяться у нас в ногах и клянчить: "Россия, дай таблетку!" Но мы все вспомним, все взвесим, все оценим и, конечно, кое-кому дадим, а кое-кому — тут Леон Михайлов прямо-таки зашелся в мстительном экстазе — ничего никогда не дадим!" Затем обозреватель поглядел сверкающими безумными глазами в телекамеру и исчез. И тут же пошли новости с репортажем из города Протвино, где сегодня утром объявлено о величайшем открытии, сделанном российскими учеными во главе с академиком Лоренц-Валиулиным, секретарем отделения физики….
Лидер тоталитарных демократов все понял. Теперь в нем не было и тени той расслабленности, с которой он встретил в своем кондиционированном загородном особняке это спокойное летнее утро. Он стоял посреди старого персидского ковра, подаренного ему одним его другом, антиамериканским диктатором, в длинном халате с золотыми кистями, подпоясанном красным кушаком, в темно-синей расшитой золотом тюбетейке, и очки больше не сползали у него по носу, и лицо его в этот момент приобрело чеканную твердость, присущую ликам цезарей. Он мельком глянул на биографию Наполеона на журнальном столике и чуть откинул свою седоватую голову назад. Наполеон, скрестив короткие ручки на толстой груди, одобрительного глядел на него с глянцевого супера.
— Так! — объявил Трепаковский депутату с лысым черепом и зверским лицом, который стоял перед ним, чуть сгорбившись, как гигантский орангутанг, которому трудно дается прямая спина. Орангутанг в белом пиджаке ждал указаний. — Сейчас едем в Думу. В три часа собери журналистов на пресс-конференцию. А завтра утром — все на митинг под лозунгом "Нищим и русским вечную жизнь!"
3.
Был вечер. Институт пустел. В вестибюле, за столом, где всегда дремал пожилой вахтер, теперь сидел человек в штатском и зыркал по каждому входящему напряженным и недобрым взглядом. Двое молодых офицеров, приставленных к Илье Вермонту, играли в шахматы в соседнем помещении. Снайперы все так же лежали на крыше, от нечего делать рассматривая в оптические прицелы девушек на автобусной остановке. Зажглись неоновые фонари. Илья включил электрический чайник и насыпал в старую чашку три ложки душистого чая "Ахмад". Все последние дни и ночи, после того, как он сделал свое открытие, он все время пил обжигающий, крепко заваренный чай.
Илья Вермонт принадлежал к тем людям, которые не умеют скрывать происходящее с ними. Все выражалось на его лице. Сейчас, когда он, стоя посреди комнаты с синей чашкой в руках, прихлебывал чай, на лице его было выражение глубокой тоски. Углы рта резко, почти под прямыми углами, опустились. Жесткие волосы стояли дыбом надо лбом, за которым ходили спутанные и неприятные мысли. Дело в том, что Илья Вермонт не знал, каким образом у него получилось то, что получилось. Перед экспериментом он, молодой ученый, находился в таком творческом запале, что беспрерывно менял свои собственные планы и вводил в формулы все новые и новые элементы. Он в азарте гнал вперед и принимал различные допущения, словно играл сам с собой в увлекательную игру, которая вот-вот должна кончиться, и тогда он снова вернется к солидной, спокойной работе. Но он рвался вперед с такой силой и страстью, что уже не смог вернуться. События помешали.