Российские этюды
Шрифт:
Все, началась посадка. Через одиннадцать часов я буду в Нью-Йорке.
Из записной книжки
Почему-то первые дни в России меня преследует страх, что я нарушаю какие-то законы. Вот проснулся утром, еще из постели не вылез, а уже что-то нарушил. Потом этот страх проходит, приходит уверенность в том, что точно нарушил. Спасает или пофигизм, или рюмка за завтраком.
Удручают люди без чувства юмора. Ты им открываешь душу, а они это воспринимают всерьез.
Как приятно что-то рассказывать, когда тебя не перебивают и не поправляют! Но так не бывает.
Многие мои знакомые с сединами на висках, хотят написать книги про вечные истины. Им кажется, что мир скоро рухнет, погрязнув в разврате, алчности и жестокости. Я пытаюсь всех остановить, приводя аргументы:
1. Если ты в чем-то погряз, то не рухнешь, а скорее утонешь.
2. Похожий конец мира предсказывали более двух тысяч лет назад.
3. Придумать что-то новое про вечные истины после древних греков и Библии невозможно.
4. Самая главная вечная истина изложена в гениальном стихотворении про бычка:
Идет бычок, качается
Вздыхает на ходу:
«Ох, доска кончается,
Сейчас я упаду!»
У меня был знакомый, который определял степень интеллигентности по тому, как человек произносил год своего рождения. Если он говорил «тысяча девятьсот семидесятый», то это плохо воспитанная личность, двоечник, будущий алкаш и развратник. Совсем другие люди, люди с ореолом над головой, говорили правильно: «одна тысяча девятьсот семидесятый». У таких людей все в шоколаде, их любят женщины и дети, им прибавляют зарплату и даже выписывают премии под Новый год.
Острое чувство возвращения в детство я испытывал в метро, когда смотрел в окно грохочущего вагона на мелькающие в туннеле лампы, и в купе поезда, когда проводник приносил чай с лимоном в стаканах с подстаканниками.
Попутчик в поезде Петербург-Москва рассказал, что он много лет страдал высоким давлением. Но вот однажды ночью он проснулся и увидел, как к его окну подлетела летающая тарелка. Он почувствовал удар током в голове и уснул. С тех пор у него уже десять лет давление 120/80. В эту историю верят он, его жена, а теперь еще и я.
– Это правда, что президентом Америки могут выбрать мормона? – спросила меня знакомая.
– А это правда, что тебя это интересует? – спросил я.
– Конечно, нет! – ответила знакомая. – Но ведь надо умный разговор как-то начать.
Мне приходилось говорить про политику. Чтобы не было лишних вопросов, я начинал разговор так:
– То, что Америка, Израиль и велосипедисты во всем виноваты – это обсуждению не подлежит, как и то, что Волга впадает в Каспийское море. Так что теперь, когда с главным мы определились, можно смело говорить о женщинах, водке и смысле жизни.
Обожаю общаться с людьми, которых что-то интересует помимо семьи и работы. Когда работа совпадает с хобби, то это не счастье, как можно сразу подумать, а потенциальный источник душевной трагедии. Впрочем, когда работа не совпадает с хобби, то это источник другой душевной трагедии.
Как войти в доверии к любой московской старушке? Надо остановится в любой точке Москвы и, дождавшись старушку, спросить:
– Простите, тут раньше где-то была булочная.
Всё, ты уже свой! Конечно булочная была, теперь там секс-шоп, тьфу, не к ночи будет помянут, а вот вы помните…
Эх, бабушки на скамейках около подъездов! И бессмертный комплимент, сказанный в спину. Тихонько, но четко: «Сегодняшняя симпатичнее вчерашней!»
Пластиковые окна – это практично, это гигиенично, это удобно.
Но про них не хочется писать стихи.
Я приехал из России, и меня спрашивают: «Как там Москва?»
Я отвечаю: «Нормально!»
Так я рассказывал родителям о своих путешествиях.
А что бы вы ответили?
Взял глобус, нашел там Миннесоту, Москву, Питер. Палец ползет над канадской тундрой, над сверкающими снегами Гренландии, над серым холодным океаном, над вулканами Исландии, над зелеными лугами Шотландии…
Неужели мне это все не снилось?
Питерские каникулы
Мне надо было съездить в Петербург.
С этим городом у меня странные отношения. Как с человеком.
Вот ты любишь кого-то, стремишься к нему, а он своей холодностью тебя останавливает. И ты придумываешь, что у тебя нет времени, что ты плохо себя чувствуешь, что вот потом обязательно…
Но думаешь об этом постоянно. И ждешь, на самом деле, какого-то толчка, чтобы вот так просто купить билет на ночной поезд, прийти на холодную платформу Ленинградского вокзала, долго стоять около закрытых дверей темного вагона номер пять, потом зайти в тесный коридор, удивиться теплоте и уюту в купе, залезть на верхнюю полку и ждать.
Вот почти незаметно тронулся поезд, вот замелькали огни подмосковных платформ, а ты думаешь о нем. О холодном, загадочном и безумно красивом. Как он встретит тебя? Поймет ли, что я его люблю, несмотря на короткие зимние дни, несмотря на сырость и слякоть, несмотря не бесконечную серость низкого северного неба, несмотря на то, что он всегда меня отталкивал, не принимал, не хотел открываться.
Бестолковая шумная Москва мне понятна. Строгая стандартность американских городов тоже мне понятна. Кривые улочки городов Италии милы и открыты. А Петербург всегда был для меня закрыт.