Российские этюды
Шрифт:
У своего старого дома я вдруг понял, что забыл номер моего подъезда. Но помнил, что там жил печально известный Пеньковский. Никто, кого я спрашивал около дома, не знал историю Пеньковского. Никто также не знал, что за высоким забором во дворе находится бункер, охраняемый в 1953 году танками. Там сидел, ждал решения суда и впоследствии был расстрелян Лаврентий Берия.
Впрочем, ладно! Это дела давно минувших дней. А около дома по-прежнему зеленеют деревья, место, где стоял и был однажды угнан мой «жигуленок», теперь занято какой-то иномаркой.
Жизнь продолжается.
Грустный объектив
Чтобы я ни написал про Москву, какие бы я ни поставил фотографии, всегда найдется кто-то, кто скажет, что я все охаиваю. Я не охаиваю, мне просто бывает грустно в Москве, в Риме, в Нью Йорке, в Дели, в Миннеаполисе, в Питере. И еще в десятках других городов.
Я с болью смотрю на разрушение истории, на хамство, на непрофессионализм, на вандализм, на человеческую глупость и злобу. И не важно, в какой точке земного шара это происходит.
Одну и ту же, очень невинную фотографию можно интерпретировать по-разному.
– Ах, какой милый дворик!
– Неужели ты не нашел чего-то более значительного в таком замечательном городе?!
– А почему ты мусор фотошопом не убрал?
И так далее…
Сразу скажу, что почти все мои фотографии грустные. Такие мне фотоаппараты попадаются. По-другому они снимать не хотят! Если надо «взвейся-развейся», то это не ко мне. Я так не умею.
Жизнь в загородном доме
Обязательно нужен забор. Иначе тебя не поймут. Все проблемы с подводкой газа, дороги, электричества, воды из скважины – это твои проблемы. Они решаются с помощью чиновников, денег и бригад из дружественных стран.
Я понял, что свое в загородных домах уже отпахал. Проблемой врезки в магистральный газопровод мне заниматься больше не хочется. А ведь были времена, когда я сам делал канализацию и получал от этого огромное удовольствие. Также и с машинами. Я больше не хочу лежать на спине под машиной и менять масляный насос. У меня осталось мало времени, и я не хочу его тратить на борьбу с одуванчиками, на выращивание клубники и на выяснение с соседями судьбы пяти квадратных метров непонятно чьей земли.
Мне очень хочется выкроить неделю или две, чтобы переписать некоторые свои повести и рассказы. И написать новые. И еще подумать о науке. И еще много о чем. Но когда я об этом мечтаю, то вижу себя не в загородном доме, а под тентом на берегу большего озера, в шезлонге, с ноутбуком на коленях. Я закутался в плед, слушаю шум прибоя и думаю о судьбе своих незадачливых героев.
Или сижу около окна за деревянным столом в маленькой хижине. Окно выходит на полянку, куда днем из леса приходят олени. Вечером я зажигаю керосиновую лампу, смотрю, как луна поднимается над вершинами высоких елей, прислушиваюсь, как потрескивают в печке дрова. Пахнет свежезаваренным крепким чаем, на столе в соломенной корзинке лежат сушки с маком и куски сахара.
И никаких заборов, газовых труб, ремонта системы отопления и установки водопроводных фильтров.
Московские переулки
Еще можно побродить по старым переулкам, еще можно найти места, где отдыхает глаз и душа. Даже в центре, где построили немыслимо дорогие дома, которые попытались вписать в старый бестолковый, но такой милый московский стиль.
В Москве нет питерской строгости, Москва – город непростой, путаный, но любая попытка добавить новую путаность и архитектурный разнобой приводит к убийству московского уюта. Вдруг оказывается, что разнокалиберные и разностильные дома образовали нечто такое, что согревало сердце. И дорогой полупластиковый новострой все порушил. Сверкающие зеркальные стекла не смотрятся рядом с пыльными окнами соседних зданий.
Но кого это волнует? И кто это разрешил?
Почему не стали строить там, где километрами тянутся бетонные заборы, ограждающие полуразруху и кучи мусора. Как надо не любить старую Москву, чтобы втиснуть там блестящие уродства, навесить рекламу красивой жизни, забить все машинами и расставить сердитых охранников, намекающих, что время случайных блужданий и глазений в Москве окончилось.
В Москве наступило другое время. Время больших денег, деловых мужчин и дорогих женщин.
И еще это время – время больших проблем. Они постоянно вползают в город, вползают со всех сторон, заполняют улицы и квартиры, вселяя в жителей города страх и беспокойство. Но об этом я писать не буду. Эти проблемы сейчас во многих городах. Я лучше буду писать про любовь и нестерпимо красивое небо перед грозой.
Из Петербурга в Москву, осень 2012
Пожалуйста, когда будете читать, то помните, что я люблю все города, которые буду описывать.
Питер
Я часто слышал о людях, которые могут идти по улицам Питера и рассказывать историю каждого здания. Я представил себя в компании с таким экскурсоводом: «Посмотрите налево, это дворец Белосельских-Белозерских – изящное розовое здание работы Штакеншнайдера. А теперь быстренько смотрим направо…»
Я представил, и мне стало нехорошо.
Это терпимо, если экскурсовод – любимая женщина. Тогда ее можно взять за руку и сказать загадочно-романтичное: «А я все равно тебя люблю!» А потом долго оправдываться за «все равно», благополучно пропустив и дом графа Михаила Толстого, и «чижика-пыжика», которого, наконец, прилепили так, что украсть его можно только со всей Фонтанкой.
Я самый неблагодарный слушатель для тех, кто порывается поразить меня эрудицией.
Во-первых, я быстро устаю от любой болтовни. Особенно, если постоянно нужно кивать и хвалить собеседника.
Во-вторых, я сам люблю рассказать какую-нибудь неприличную историю, и мне не нравится, когда паузы, оставленные для моих реплик, слишком коротки.
В-третьих, я не верю сказанному. В последнее время я перестал верить и написанному, но об этом потом. Моя первая жена говорила, что до свадьбы я всегда говорил уверенно и знал все обо всем. После свадьбы я стал осторожнее, и хоть продолжал говорить уверенно, но стал добавлять, что возможны и другие варианты.
Намекнуть эрудиту на возможность существования других вариантов, это тоже самое, что усомниться и покуситься на святое, на что тебе, простому смертному, и смотреть-то не положено!