Российские этюды
Шрифт:
– Вот блин, – сказал он. – Ни разу не угадал!
От нового до исчезнувшего был один шаг. Я с волнением вошел в тамбур, посмотрел на замерзшие окна, почувствовал застарелый запах окурков, прочитал, что в тамбурах курить запрещено и понял, что я перенесся в семидесятые годы прошлого века.
– Опять ни хрена не топят! – сказал паренек, бросил окурок на пол, придавил его каблуком и вошел в вагон. Я последовал за ним.
Внутри под полом бойко стучал компрессор, сиденья, покрытые искусственной кожей, были холодны, на окнах изморозь, в которой легко было продышать дырочку, чтобы смотреть на небоскребы Москва Сити и на огромные жилые дома, возвышающиеся одинокими пиками среди серого малоэтажного однообразия.
Вскоре я стал замерзать. Я положил перчатки на сиденье, чтобы хоть немного изолироваться от холода, но тогда стали мерзнуть руки. Я поднял капюшон пуховки, засунул руки в рукава и попытался задремать. Мысли крутились вокруг теплой жилетки, которую я забыл надеть перед выходом.
– Москва – третий Рим! – вдруг сказал мужчина, сидевший напротив. – На пути из варяг в греки!
Он был среднего возраста, хмурый и ему явно хотелось ругаться.
– В Греции сейчас тепло, – сказал я. – Но там кризис!
– Кризис – х… зис! – закончил мою мысль мужчина и ушел в другой вагон.
– Бесполезно! – сказал паренек, сидевший в соседнем «купе». – Я этот гребаный поезд знаю. Тут во всех вагонах холодрыга!
Он достал из сумки вторую бутылку пива и приготовился к дальней дороге.
Минут через пятнадцать я не выдержал и пошел бродить по поезду в поисках теплого вагона. Но паренек с пивом был прав. Все вагоны были одинаково холодны, и во всех стучали компрессоры.
– Странно! – пробормотал я. – Раньше компрессоры стучали не в каждом вагоне.
Забегая вперед, скажу, что мне сказочно не повезло в тот день. Потом я неоднократно наслаждался новыми уютными вагонами электричек, но это было потом.
После Голицино я вышел в тамбур, приготовившись к выходу. Следом вышла молодая женщина и стала внимательно смотреть на дверь, где в надписи «Не прислоняться» было затерто четыре буквы.
– Как думаете, откроется эта дверь? – спросил я.
– Откроется! – уверенно сказала женщина. – Я за ней все остановки наблюдала.
– А экспресс-поезда из Шереметьево до Белорусской такие шикарные! – зачем-то сказал я.
– Тоже мне сравнили! Бородино и Шереметьево! Это как…
Женщина задумалась, поезд остановился, двери зашипели, открылись, мы вышли на платформу.
Новые ограждения платформы и дорогие дома в ближайшей деревне говорили о том, что я вернулся из прошлого в настоящее. Настоящее освещалось розовыми лучами восходящего солнца и было красивым.
У платформы стоял домик, сохранившийся со времен победы над фашистской Германией. Его называли домом путевого обходчика, в огороде там всегда рос гигантский зеленый лук и не менее гигантские зеленые помидоры. От проходящих поездов домик дрожал, и местные дачники гадали, когда он рухнет. Но дом держался. Только один раз мы заметили, что в одном из окон выпало стекло, и хозяин заменил его фанеркой. Я заглянул через забор и увидел, что фанерка на месте.
– Хоть что-то постоянно в этом мире! – обрадовался я.
На заборе висело объявление, что домик сдается русским за 1500 долларов в месяц.
– О как! – сказал я.
Все, что я добавил, заглушил рев поезда Брест-Москва. Дрожала земля, дрожал забор, дрожало объявление. Я махнул рукой и отправился в дачно-садовое товарищество «Чайка».
Товарищество было обнесено серьезным забором. Ворота были закрыты и тоже неприступны. Откуда-то появилась маленькая белая собачонка и начала методично меня облаивать. В окне показалась женская голова.
– Куда? – спросила голова через форточку.
– Туда! – сказал я и махнул рукой в сторону ближайшего проезда.
– А у меня вода замерзла, – зачем-то сказала голова и исчезла.
Ворота загудели и начали открываться.
Я шел по знакомым улочкам и поражался смешению нового и старого. Домики с разрешенными ранее 6х6 чередовались с огромными двухэтажными хоромами. Некоторые прикупили соседние участки и построили что-то темнобревенчатое, похожее на стену древнерусского города, готового отразить нашествие хана Батыя. Некоторые дома вызывали чувство какой-то радости за мою память. Я увидел перекосившуюся ставню и вспомнил, что она была такой же в прошлом веке. Это вселяло уверенность, что я в правильном месте, что эта ставня – мостик через утекающую реку времени.
Нашу старую дачу я узнал только по номеру. Огромный дом, дымок из трубы, аккуратная поленница дров, сарай с финской баней, внутри дома все удобства, начиная с вайфая и кончая душевой кабиной. По второму этажу ползал новый человечек нашей планеты, внизу был накрыт стол…
Я возвращался на станцию поздним вечером. Голова кружилась, а в ней кружилась одна простая мысль: хорошо, что есть что-то, связывающее ушедшее и настоящее. Без этого мы жили бы вне времени, без ощущения его течения. Мы бы скачками перемещались из одной точки пространственно-временного континуума в другое, попадая в новое окружение вещей, мыслей и знакомых.
Я попытался додумать эту мысль, связав ее с поездом Москва-Бородино, но заметил, что под ногами скрипит снег. Тогда я стал думать, что он скрипит точно так же, как скрипел в ушедшем городе моей юности. И этот скрип, как нечто постоянное, которое было и будет во всех городах.
Даже в тех, которых уже нет.
Музей Серебряного века
– Слушай, я вот живу в этом городе, а ты пишешь, что его нет!
– Это другой город. Страна другая… как мог город остаться прежним?