Российские оригиналы
Шрифт:
Развитие же современного российского eрника было совершенно своеобразным.
Его eрничество произошло из фрондирования общественному строю. Ярчайшее проявление этого свойства - огромное количество анекдотов, где святыни социалистического строя оплeвывались с виртуозным юмором. Анекдоты эти рассказывали и слушали все поголовно, из этого можно сделать вывод, что в той или иной мере eрником был чуть ли не каждый человек. Всe общество стало eрником - и совершенно непонятно, на чeм держалось государство, состоящее из граждан, поминутно
Но при этом eрничество было изначально социальным, святое-то у людей оставалось за душой!
– и лишь потом, отточив юмор, явились уже представители так называемого чeрного eрничества (в противовес некоему белому, что ли?), которых, помнится, со звонкой публицистической досадой бичевал поэт-художник 60-х - 70-х гг. 20-го века А. А. Вознесенский.
Но и они чаще всего маскировали своим eрничеством нежную горечь от несбывшихся надежд на справедливость в этом мире. Хотя маскировка при этом была столь искусной, столь тщательной, что иногда даже сам eрник о ней не догадывался.
Илья Фeдорович Глюкин, отец известного уже нам Роберта Ильича Глюкина, был истинный шестидесятник и истинный eрник, тем более злостный, что в эти самые шестидесятые позволил душе своей некоторое время пребывать в надежде на реализацию результатов социального потепления. Эти надежды рухнули, и Илья Фeдорович, тридцатипятилетний кандидат наук, решил, что отделяет себя от государства, от общества и от этой толпы вообще. И от семьи тоже.
Это произошло вроде подготовленно, но как-то неожиданно.
Ходил себе мрачный, неразговорчивый, выполнял свою нелепую научную работу, по выходным аккуратно помогал жене прибирать квартиру, обращал внимание на пятнадцатилетнего сына, как положено отцу, - и вдруг однажды утром проснулся с мыслью, что будет с сегодяшнего дня абсолютно честен, свободен и откровенен, но не прямолинейно, а с помощью острого стилета eрничества, пронзая оплот ватно-плотно плетeной плоти бытия!
– Дорогой мой!
– привычно-ласково встретила его на кухне жена (между прочим, вкладывая в слова свои и интонацию тоже толику eрничества - таков уж был общий стиль интимного воркования шестидесятников).
– Я не дорогой, а дешeвый!
– саркастически заявил Глюкин.
Шутка вышла неудачной, но он не подал вида, потому что не пристало eрнику терять лицо - всегда насмешливо-непроницаемое.
– Да, я дешeвый, - продолжил он.
– И вся жизнь моя - дешeвка.
В кухню вошeл сын Роберт. Робин, так его звали дома.
– Привет, родители!
– сказал он, протирая глаза.
– Приятно слышать вежливые слова от человека, мечтающего быть сиротой!
– откликнулся отец.
Робин открыл рот.
Глюкин чувствовал, что eрничество его не очень остроумное,
– За что ты нас так?
– воскликнула жена уже без всякой иронии.
– Знал бы за что, вообще бы убил!
– ответил Глюкин фразой из анекдота и пошeл на службу, в НИИ стандартизации и метрологии.
Была осень, было ветрено. По пути Глюкин встретил Дашеньку, о которой думал вот уже год, - да и она, кажется, поглядывала на него с особым вниманием.
– Берет слетает!
– пожаловалась Дашенька, отворачиваясь от ветра.
– А вы бы гвоздиком прибили.
– Можно бы, только потом дырка будет!
– рассмеялась Дашенька.
– Зато легко лишний пар выпускать!
– сказал Глюкин, чувствуя в Дашеньке родственную душу.
В обеденный перерыв, в столовой, он подсел к ней на виду у всех и сказал:
– Эти котлеты вспотели от желания понравиться!
– Нет, они плачут от жалости к нам, которые их съедят!
– отозвалась Дашенька.
– Я давно хочу сказать вам, что вы, кажется, единственная женщина, кого я могу выносить больше трeх минут, - выразился Глюкин.
– А я вас даже и три с половиной!
И в тот же день Глюкин ушeл от семьи к Дашеньке. Правда, она жила с мамой, но маме Глюкин сказал нечто настолько eрническое, что она страшно испугалась, ушла к себе в комнатку и почти не выходила из неe.
А Глюкин и Дашенька наслаждались взаимопониманием. Они eрничали с утра до ночи, издеваясь над газетами, над телевизором, над окружающими людьми, над самими собой - даже в самые интимные моменты, что, однако, придавало этим моментам особую остроту.
Безоблачно прошeл год.
И вот Дашенька сказала Глюкину:
– Что-то тяжело в брюхе. То ли съела лишнего, то ли забеременела.
– Рассосeтся, - успокоил Глюкин.
– Да, кстати, анекдот. Пришла женщина аборт делать, а гинеколог пьян в стельку. И вот лезет он...
– Прекрати!
– вдруг не захотела соответствовать Дашенька .
– Ты хочешь, чтобы одним узником соцлагеря стало больше?
– спросил Глюкин.
– Я хочу ребeнка. От тебя, - сказала Дашенька.
Она сказала это серьeзно и страстно - и Глюкин понял, что обманулся в ней.
– Ты изуродовал меня, - сказала Дашенька.
– Да? Что-то незаметно!
– сказал Глюкин.
– Ты меня уничтожил и убил.
– Не знал, что у трупов бывает превосходный цвет лица. Но кто докажет, что я убил? Есть свидетели?
– Есть!
– явилась мамаша. Глюкин даже вздрогнул, он забыл о еe существовании.
– Сейчас пойду и подам заявление в милицию по поводу изнасилования моей дочери. Или ты на ней женишься!
Этот буквальный язык махрового быта, не признающего не то что eрничества, но даже намeка на какую-либо иронию, Глюкина насмешил. Он удалился.