Российский колокол №1-2 2018
Шрифт:
Из кухни до него донесся резкий солдатский крик:
– Арестованный, немедленно к инспектору!
От испуга он стукнулся зубами о стекло рюмки. Это Вован. Такого окрика, безапелляционного и жёсткого, КГ никак не ожидал от мягкого с виду Вована. Но факт предстоящей встречи со старшим по службе его обрадовал и взволновал.
– Есть явиться к инспектору!
Он быстро поставил в шкаф бутылку и рюмку и рванулся на кухню. Охранники тут же загнали его в спальню.
– Вы с ума сошли! В таком виде к офицеру? Спальная футболка, халат, незастёгнутые брюки. Вас тут же отправят в холодный карцер на две недели. А нас – чистить нужники. У нас нужники – не то что ваш туалет. И личного состава там проходит за день две сотни человек. Костюм, галстук, рубашка, начищенные ботинки – у вас хоть есть такое?
Уж что-что, а хорошую одежду КГ умел ценить, был щёголем, носил модные вещи и одевался предельно аккуратно. Ему претила эта, как бы демократическая, манера ходить на работу в одежде свободного покроя – в свитерах и джинсах. На службе он всегда был в костюме с белой рубашкой и галстуком. Нельзя сказать, что костюм сидел на нём идеально. Пиджак был великоват для него, зато в этом костюме Борис выглядел крупнее и внушительней.
– Если это ускорит моё дело, я не возражаю.
«Сейчас уже не стоит терять время на мытье, – подумал он. – Жаль, что я не успел принять душ, но охрана этого не потребовала».
Потный послал Вована доложить, что арестованный одевается. «Где, интересно, расположился сейчас этот, как они сказали, инспектор? Какое-то невоенное название должности. Инспекторы в отделе кадров или в первом отделе – впрочем, мне-то какая разница?»
Борис оделся, посмотрелся в зеркало прихожей: всё в порядке, выглядит он отменно. Похоже, что жизнь налаживается.
Димон провожал его к инспектору, буквально наступая на пятки. Вышли из квартиры Бориса в коридор перед лестничной площадкой и сразу же нырнули в соседнюю двушку, принадлежащую мадам Гаулейтер. Дверь этой квартиры была предварительно открыта. Миновали прихожую и зашли в маленькую комнату, размеры и расположение которой соответствовали спальне в квартире КГ. Именно в этой комнате недавно поселилась некая Мариула Толоконникова. Она работала секретарём в какой-то конторе, уходила на службу рано, а возвращалась довольно поздно. КГ и Мариула (по другой версии – Марина) изредка сталкивалисьулифта и обменивались обычными приветствиями. В комнате Марины стояла двуспальная тахта, в точности такая же, как в спальне у КГ, а рядом – небольшой столик. За ручку открытого окна была зацеплена вешалочка с кремовой блузкой. Столик, скорее всего, раньше стоял у окна, а теперь его выдвинули на середину комнаты. Видимо, чтобы производить допрос.
За столиком на единственном стуле сидел, откинувшись назад, инспектор, одна рука заброшена наискосок и ещё дальше назад за спинку стула. Он был весь какой-то серый: серый пиджак, серая рубашка с мятым воротничком без галстука, серое, невзрачное, но пока ещё совсем не старое лицо.
В углу стояли двое молодых людей, разглядывали фотографии Марины, прикрепленные булавками к неаккуратно вырезанному куску черного сукна, – в основном черно-белые, но были также и цветные, довольно топорно напечатанные в какой-то дешевой мастерской. КГ рассеянно рассматривал эту нехитрую мизансцену.
«В купальнике на пляже… Наверное, берег Черного моря. Неплохо, однако, выглядит наша секретарша», – отметил про себя Борис.
Инспектор осторожно кашлянул в кулак, чтобы привлечь внимание арестованного:
– Борис Кулагин?
КГ подтвердил кивком головы.
– Должно быть, для вас оказались полной неожиданностью события сегодняшнего утра – признайтесь, ведь это так?
Инспектор поправил гобеленовую скатерть на столике, сгрёб к центру лежащие на нём предметы: небольшую ночную настольную лампу с пластиковым абажуром, спички, подушечку для булавок, маникюрный набор, пилку, флакончик с лаком для ногтей.
– Как будто да.
Сердце КГ радостно забилось: наконец-то появился человек с мозговыми извилинами. С ним вполне возможно обсудить его дело.
– Как будто да, – повторил он. – И в то же время я, откровенно говоря, не очень удивлен.
– Что означает «не очень»? Какое значение вы вкладываете в это слово – «не очень»?
Инспектор поставил настольную лампу на середину стола, выровнял её пластиковую шляпу так, чтобы она была закреплена в абсолютно горизонтальном положении, и стал расставлять остальные предметы вокруг неё, наклоняя свою голову то вправо, то влево, чтобы убедиться в симметричности и точности полученной композиции. КГ поискал глазами – есть ли в комнате ещё один стул или табуретка. В крайнем случае можно сесть и на край тахты.
– Я могу присесть?
– Вам сидеть не положено, – ответил инспектор. – Вы же арестованный.
– Я хочу сказать очень простую и понятную вещь, – продолжал КГ без остановки, будто его нисколько не смутил грубый тон инспектора. – Конечно, с одной стороны, я смущён всем тем, что произошло сегодняшним утром. А с другой стороны, посудите сами. Я прожил на свете ни много ни мало – 27 лет. Мне приходилось полагаться в жизни только на самого себя, самому пробиваться, чтобы достигнуть достойного положения в обществе: образование, работа, сослуживцы, квартира. У таких людей, как я, вырабатывается привычка стойко принимать удары судьбы и стараться не переживать из-за них, особенно из-за таких случаев, как сегодня.
– Почему вы сказали: «особенно из-за таких случаев, как сегодня»? Почему особенно из-за таких?
– Поймите меня правильно. Я далек от того, чтобы считать это шуткой. Слишком уж всё далеко зашло и никак не похоже на шутку. В эти события оказалась вовлечённой товарищ вахтерша, не исключено, что и другие должностные лица кооператива «Базальт». Да и все вы, серьёзные должностные лица, и вот эти молодые люди. Может быть, имел место несправедливый оговор, чья-то кляуза в письменном виде. Но уж во всяком случае – никакая это не шутка.
– Вот это верно, – сказал инспектор и критически осмотрел, насколько ровно он положил спички – головками наружу – вокруг основания ночной настольной лампы.
– А теперь давайте посмотрим на этот случай с другой стороны. – Борис обратился к двум молодым людям, рассматривающим фотографии, он хотел вовлечь их в общий разговор. – Может ли это всё иметь хоть какое-нибудь значение для моей дальнейшей жизни? Начнём с того, что я не имею ни малейшего представления о том, в чём же меня обвиняют. А между тем я знаю, что за мной нет никаких ни гражданских, ни уголовных, ни уж тем более политических правонарушений. Я лояльный к своей стране гражданин, комсомолец, поддерживаю во всём руководящую нашим обществом Коммунистическую партию. И своим ежедневным трудом делаю всё от меня зависящее, чтобы укреплять дальнейшее развитие развитого социализма. Но на самом деле и это не главное. Совсем не главное. Главное, товарищи, совсем в другом.
Главное состоит в том, чтобы выяснить наконец, кто меня обвиняет? Какое ведомство ведёт дело? Если, к примеру, это котлонадзор или лифтреммонтаж, то какое это может иметь отношение ко мне? Здесь явная ошибка. Вы служащие этого ведомства. Но на вас нет формы. Вот то, что на вас, – Борис обратился к тому, кого называли Вованом. – если это форма, то это скорее костюм рабочего или дорожная одежда. Я требую в этом вопросе полной ясности. Требую. Потому что после выяснения этого важного обстоятельства у нас не останется друг к другу вопросов и мы сможем наконец расстаться. И расстанемся друзьями – так, как и положено гражданам нашего уникального государства, построившего для своих трудящихся самое справедливое на свете общество развитого социализма.