Российский колокол №1-2 2018

Коллектив авторов

Инспектор двумя руками поднял ночничок за основание, резко стукнул им по столу и вскочил со стула:

– Вот тут вы глубоко ошибаетесь, мил-человек. Во-первых, трудящийся трудящемуся рознь. Ещё мы не знаем, какой вы трудящийся. А вот что точно известно, – так это что вы арестованный. Теперь о вашем деле. Мои сотрудники уже несколько раз объясняли вам, что ни они, ни я, а ещё я сам добавлю – ни эти товарищи, – он показал в сторону двоих молодых людей, – не имеем ни малейшего отношения к вашему делу. Может быть, охранники что-то вам наболтали, но я не советую придавать их словам хоть какое-то значение. Мы лишь делаем нашу работу, которая поручена вышестоящим начальством. Даже если бы мы были в форме нашего ведомства, ваше

дело от этого никак не ухудшилось бы и, естественно, не улучшилось бы тоже. Я не имею права отвечать на ваши вопросы. А вот совет могу дать. Поменьше надо думать о нас, почему и за что вас арестовали. Подумайте лучше о своей судьбе. Сосредоточьтесь на том, что вам теперь надо делать и как вам выпутаться из этой передряги. Хватит бесконечно кричать: «Я не виноват, я не виноват». Нам это всё равно. Нам от этого ни холодно ни жарко. Нам с вами ещё придётся много времени провести вместе. А вы всё делаете, чтобы испортить то благоприятное впечатление, которое, как мне доложили мои подчиненные, попервоначалу произвели на нас. Посдержанней и помужественней надо вести себя. Сразу видно, что не коммунист. Вы член партии? Нет. Это заметно. И, скорее всего, не коренной национальности, хотя это нас не касается. Вы тут нам столько всего наговорили сразу. А это, между прочим, и так яснее ясного. Сказали бы всего два слова. А что до остального – так это всё лишнее и никому это не надо. Только воздуха сотрясаете. У нас тоже нервы есть, и, между прочим, они не железные, совсем не железные. Мы к вам всей душой, а вы – безо всякого уважения. Хотя вы же понимаете, что мы при исполнении.

Кулагин с удивлением смотрел на инспектора. «Этот совсем ещё молодой человек, ровно ничего не достигший в жизни, младший чин, – есть ли у него вообще какой-либо чин? – отчитывает меня, словно школьника. И ни слова о том, за что арестовали, кто арестовал, кто принял решение об аресте».

Борис разволновался, стал бегать по комнате взад-вперёд – никто ему не препятствовал, – остановился перед двумя молодыми людьми и закричал, обращаясь к ним:

– Вы хоть понимаете, что это полная бессмыслица?

Молодые люди взглянули на него с сочувствием, но тем не менее достаточно строго и с чувством собственного достоинства.

Борис внезапно остановился у столика инспектора и сказал с вызовом:

– Прокурор Мессерер – давний друг нашей семьи и моего отца. Будет ли мне дозволено позвонить ему?

– Конечно, никаких проблем. Евдокия Прокопьевна подсуетилась. Вот у неё в коридорчике стоит личный телефон. У вас нет, хоть вы и такой продвинутый, а у неё есть. И в квартире, и на вахте. Звоните. Только я не пойму, какой вы во всём этом увидели резон. Прокурор, даже с такой звучной фамилией, никакого отношения к нашему ведомству всё равно иметь не может. Или вы хотите позвонить вашему Месрессеру по личному делу? Звоните. Мирное время, войны отгремели. Можно разрешить телефонные звонки кому угодно. Даже врагу народа. Только вы не подумайте, я никого не обвиняю, – и он вышел в прихожую и протянул Борису черную телефонную трубку. – Звоните. А то еще решите, что я вам запрещаю.

– Какой смысл? Почему это вы мне выговариваете? Не много ли на себя берете? Да кто вы такой? Всё смысл ищете. Если вам смысл нужен, зачем вы наворачиваете горы вашей бессмыслицы? Сначала двое ваших охранников ворвались, просто ворвались в мою квартиру, перед этим обидели мою девушку, которая от меня ехала на учебу, мою бедную, беззащитную Клару. На каком основании, скажите мне? Теперь эти двое глазеют, смотрят, как вы издеваетесь надо мной, заставляете меня, словно мальчика какого, танцевать под вашу дудку. Объявили, что я арестован, но не могу позвонить прокурору. Это, видите ли, бессмысленно. Да ещё сознательно коверкаете фамилию уважаемого человека. Так вот, знайте и зарубите себе на носу: я и сам не стану ему звонить.

– Отчего же, звоните, я не против.

– Нет,

теперь я и сам не хочу.

Борис подошёл к окну. Старухи уже были тут как тут, они переместились к окну напротив, чтобы лучше видеть, что происходит в комнате Марины.

– Вот полюбуйтесь, – сказал он инспектору. – Эти тут как тут… Какая назойливость!

Инспектор будто согласился с ним.

– Убирайтесь вон, старые бездельницы! – заорал Борис в открытое окно.

Старухи отступили вглубь своей квартиры, но не ушли. Они шевелили губами, видно, что-то говорили, но услышать, о чём шла речь, на таком расстоянии было невозможно.

В комнате наступила тишина. Инспектор положил руки на стол и, сложив пальцы вплотную друг к другу, изучал, какие пальцы длиннее, какие короче. КГ на мгновение проникся его озабоченностью и подумал: «Средний палец – самый длинный, а безымянный и указательный короче, почему они разной длинь^ почему указательный короче; чем безымянный?» Двое молодых людей рассеянно озирались по сторонам, крутили головами и тихонько покашливали. Их, видимо, не интересовала относительная длина пальцев рук. Охранники присели рядком на небольшом сундучке в прихожей. Вид у всех был абсолютно безмятежный.

– Ну что, дорогие товарищи и друзья? Судя по вашему умонастроению, я легко могу заключить, что дело, которым вы занимаетесь, моё дело, полностью себя исчерпало. Давайте почтем за лучшее не вдаваться в детали и не разбирать, насколько оправданны или, наоборот, неоправданны ваши притязания и поступки, сделанные, я уверен, с лучшими и благороднейшими намерениями, а просто мирно расстанемся, разойдемся, так сказать, по своим делам. А перед этим обменяемся дружескими рукопожатиями.

Борис подошёл к столику инспектора и протянул ему руку в полной уверенности, что тот ответит ему рукопожатием. Рука КГ была в этот момент недалеко от лица инспектора. Тот пошевелил носом, будто обнюхивая протянутую руку, его красноватые веки задрожали. Затем встал, демонстративно вытянулся и, покусывая губы, что явно выдавало его волнение, двумя руками взял шляпу с небольшими полями, лежавшую до этого на постели Марины Толоконниковой, аккуратно и осторожно надел её на голову – так, будто это была совсем новая, ни разу ещё не надетая шляпа.

– Как, однако же, всё для вас просто. Взять и мирно разойтись. Вы ведь арестованы. И я пришёл сюда сообщить вам именно об этом. И сообщил. И со всем тщанием убедился, что до вас дошло это сообщение, а не улетучилось куда-то в воздух, так и не достигнув адресата. Но вы не должны отчаиваться. Вы ведь просто арестованы, и жизнь продолжается. На сегодня наш с вами план выполнен, и мы вполне можем попрощаться. Правда, на время. Вероятно, вы захотите прямо сейчас отправиться на работу.

– На работу? Что-то я не понял, ведь вы меня арестовали.

Конечно, он был оскорблён до глубины души тем, что инспектор отказался пожать его руку. Но в этот момент Борис почувствовал нечто совсем новое: он теперь всё меньше и меньше зависит от этих людей! Кроме того, что он, Борис Илларионович, выше их во всех отношениях, он ведь просто играл с ними. Сейчас они пойдут на улицу, а он догонит их и скажет: «Вот вы взяли и ушли и не выполнили своего предназначения. Вам же поручено другое: вот вернитесь и потрудитесь всё-таки по-настоящему арестовать меня». Но они пока что здесь. Поэтому он и сказал с вызовом:

– Как же я могу пойти на работу, если я арестован?

– Ах, вот вы о чём. Попробую объяснить ещё раз. Интеллигенция всегда очень туго соображает: образование мешает. Насколько проще иметь дело с рабочим человеком. Тот всегда смотрит в корень. Да, вы арестованы. Но, поскольку идёт предварительное следствие по вашему делу, это не должно препятствовать выполнению вами своих служебных обязанностей. И вообще – можете вести свою обычную жизнь.

– Ну, тогда этот арест не так страшен, как мне показалось попервоначалу.