Российское гражданство: от империи к Советскому Союзу
Шрифт:
Чтобы сравнить традицию российского гражданства с иными национальными традициями, в книге время от времени приводятся ссылки на историю гражданства в других странах мира. Существует множество интересных и неожиданных конкретных оснований для сравнения и сопоставления. В целом в данной книге история российского гражданства вплоть до 1914 года (то есть до того, как в период с 1914 и до 1930-х годов стремление к автаркии совершенно изменит ситуацию) оказывается сопоставимой с историей гражданства других стран в гораздо большей степени, чем исследователи думали ранее.
В этой книге, как и во многих других, термин «гражданство» употребляется в узком смысле: обозначает принадлежность к жителям страны, обычно подтверждаемую паспортом или другим документом того же типа. Таким же образом – просто для обозначения того факта, что жители страны являются подданными царя, – используется понятие «подданство». Наибольшее внимание уделяется термину «граница гражданства» (граница между гражданами и теми, кто гражданства не имеет), правилам и нормам, определяющим эту границу, и различным способам получения статуса гражданина, путям утраты данного статуса, предоставления его или лишения.
Конечно, есть и другие определения понятия «гражданство». Многие пишут и думают о нем, придавая особое значение правам, которыми пользуются граждане. На самом деле, согласно распространенному описанию идеального типа гражданства, это – «личный статус, характеризуемый набором универсальных прав (то есть законных требований к государству) и обязанностей, равным образом присущих всем полноправным гражданам национального государства» [3] .
3
Somers M. R. Citizenship and the Place of the Public Sphere: Law, Community, and Political Culture in the Transition to Democracy // American Sociological Review. 1993. Vol. 58. P. 588.
4
О различных причинах, обусловивших отсутствие связи между статусом подданного и принадлежностью к английской или британской нации, сходным образом рассуждали британские ученые, говоря, что «нет такой вещи [как британское гражданство] – по меньшей мере в том смысле, в котором гражданство понимается в других странах» (Dummett A. The Acquisition of British Citizenship: From Imperial Traditions to National Definitions // From Aliens to Citizens: Redefining the Status of Immigrants in Europe / Ed. R. Baub"ock. Aldershot, UK: Avebury, European Centre Vienna, 1994. P. 75–84; Karatani R. Defining British Citizenship. P. 3).
История этого понятия в России делает проблему еще сложнее. На протяжении большей части периода поздней империи термин «гражданство» использовался почти исключительно либеральными и радикальными оппонентами режима и являлся полемическим: в нем заключались идея, программа и напоминание о беззаконности, присущей состоянию «подданства». Поразительное отличие России от большинства других стран – и даже от таких империй, как Британская или Австро-Венгерская, – состояло в том, что сам термин «гражданство» превратился здесь в абстрактное понятие, для которого ведущий российский специалист по философии права Владимир Гессен (бывший также одним из лидеров либеральной Конституционно-демократической партии) искал основания в естественном праве, а не в применявшихся на практике категориях юриспруденции и конституционного права [5] . Гессен углубил это абстрактное значение понятия «гражданство», положив в основу своей философии гражданства неокантианское «возрождение» естественного права. Он утверждал, что в основе прав гражданина лежат не полученные в наследство от предшествующих поколений юридические прецеденты и традиции, а универсальные, априорные, естественные права. Во всех странах существовал значительный разрыв между идеализированными представлениями о гражданстве как о совершенном равенстве прав и обязанностей всех граждан перед законом, с одной стороны, и реально существующим гражданством или подданством – с другой, но в императорской России этот разрыв был и на словах, и на деле шире, чем в большинстве других случаев. Есть некоторая ирония в том, что значение термина «гражданство» на деле осталось в России ближе к описанному выше идеальному типу, чем в других странах, – возможно, отчасти потому, что здесь оно не было запятнано компромиссами и реальностью юридических толкований и процессуальных норм [6] .
5
Гессен В. М. Подданство.
6
Более подробное изложение истории понятия гражданства см. в работах: Лор Э. Гражданство и подданство: История понятий // «Понятия о России»: К исторической семантике имперского периода / Ред. И. Ширле, Д. Сдвижков. М., 2012. Т. 1. С. 197–222; Lohr E. The Ideal Citizen and Real Subject.
Принимая во внимание сказанное выше и используя подход к гражданству как к совокупности прав, можно охарактеризовать анализ российского гражданства как исследование процесса перехода от существовавшего при старом режиме подданства, основанного на социальной иерархии, к гражданству новых властей, основанному на принципе равенства прав и обязанностей всех жителей страны. Этот сюжет столь невероятно сложен и важен, что исследование гражданства легко может обернуться изучением социальной и юридической истории российского крестьянства, дворянства и купечества в период перехода к новой исторической эпохе. Социальная и юридическая история данного переходного периода прослеживалась неоднократно и основательно [7] .
7
Множество исследований было посвящено истории прав и обязанностей различных групп населения перед лицом закона в Российской империи. Классический подход XIX века представлен в «Истории сословий в России» Василия Ключевского (Hattiesburg: Academic International, 1969). Среди важных очерков, посвященных этой проблеме в последние годы: Wirtschafter E. Social Identity in Imperial Russia. DeKalb: Northern Illinois University Press, 1997; Freeze G. L. The Soslovie (Estate) Paradigm and Russian Social History // The American Historical Review. 1986. Vol. 91. No. 1. P. 11–36; Rieber A. The Sedimentary Society // Russian History. 1989. Vol. 16. Nos. 2–4. P. 353–376; Lincoln W. L. The Great Reforms: Autocracy, Bureaucracy, and the Politics of Change in Imperial Russia. DeKalb: Northern Illinois University Press, 1990. Обширная и содержательная литература, посвященная исследованию отдельных социальных групп, помимо множества других работ включает: Rieber A. Merchants and Entrepreneurs in Imperial Russia. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1982; Owen T. C. Capitalism and Politics in Russia: A Social History of the Moscow Merchants, 1855–1905. Cambridge; New York: Cambridge University Press, 1981; Field D. The End of Serfdom: Nobility and Bureaucracy in Russia, 1855–1861. Cambridge: Harvard University Press, 1976; Burds J. Peasant Dreams and Market Politics: Labor Migration and the Russian Village, 1861–1905. Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 1998; Freeze G. L. The Parish Clergy in Nineteenth-Century Russia: Crisis, Reform, Counter-Reform. Princeton: Princeton University Press, 1983; Manchester L. Holy Fathers, Secular Sons: Clergy, Intelligentsia, and the Modern Self in Revolutionary Russia. DeKalb: Northern Illinois University Press, 2008; Wirtschafter E. K. Structures of Society: Imperial Russia’s «People of Various Ranks». DeKalb: Northern Illinois University Press, 1994; Burbank J. Russian Peasants Go to Court: Legal Culture in the Countryside, 1905–1917. Bloomington: Indiana University Press, 2004.
Но в исследованиях гражданства оно гораздо чаще рассматривается совсем иначе – как институт, определяющий принадлежность к государству. Используя это определение, мы можем сосредоточиться на вопросах, обычно поднимаемых при изучении гражданства: на натурализации, денатурализации, иммиграции, эмиграции и миграционной политике, – на темах, которым исследователи российской истории уделяли мало внимания.
Февральская революция 1917 года привела либералов к власти. Одним из первых их действий стало провозглашение равенства прав для всех граждан, что было очевидным свидетельством терминологического перехода от подданства к гражданству. Я использую два этих слова в соответствии с только что изложенной историей терминологии, однако совершенно точно не имею в виду, что в 1917 году произошла внезапная смена концепции. В 1906 году российские подданные были во многих отношениях ближе к гессеновскому толкованию понятия «гражданство» (идеальному типу, предполагающему равенство прав и обязанностей для всех жителей государства), чем советские граждане в 1926-м.
Все это не означает, что в данном исследовании не будет затронута тема прав и обязанностей. Скорее, в книге понятие границы гражданства рассматривается как зависимая переменная, то есть то, что находится в фокусе внимания. Права же и обязанности различных групп населения часто являются важными независимыми переменными, чью роль в объяснении деталей и тонкостей политики, проводившейся на границе гражданства, трудно переоценить.
Эта книга начинается с обсуждения истоков и эволюции российской политики подданства и реальных практик вплоть до середины XIX века. До XX века ксенофобия, изоляция и сравнительно непроницаемые границы подданства не были характерны для России. Конечно, временами общество и некоторые органы власти были весьма неблагосклонны по отношению к инородцам, и эта неблагосклонность становится для нас предметом внимательного изучения. Однако государству чаще всего удавалось подавить подобные силы во имя модернизации. В самом начале своей истории оно выработало подход к политике подданства, который я обозначаю лозунгом «Привлекай и удерживай». Людей постоянно не хватало, и казалось, что иммиграция и натурализация помогают наращивать экономическую мощь империи, тогда как эмиграции и денатурализации следовало всячески избегать по тем же самым причинам. В XIX веке ситуация изменилась: перенаселенность сельской местности превратилась в проблему, тем не менее сам подход сохранился. Я утверждаю, что подход «Привлекай и удерживай» оставался определяющей чертой российской миграционной политики вплоть до 1914 года.
Подробный анализ начинается с проведенных в 1860-х годах Великих реформ царя Александра II, положивших конец крепостному праву и направивших Россию по пути модернизации и индустриализации. Одним из первых событий эпохи Великих реформ стало реформирование законов о гражданстве, упростившее для иностранцев процесс иммиграции и ведение дел в России. Так была установлена связь между модернизацией и интенсивным взаимодействием с окружающим миром, ставшая ключевым фактором для большинства направлений российской политики гражданства в течение следующих пятидесяти лет. Ретроспективно этот период можно рассматривать как первую эпоху российской глобализации. Всего лишь за пару десятилетий пересечение границ превратилось из редкого события, переживаемого группами населения, в обычное, повседневное явление множества частных жизней. Если в 1850-х годах было зарегистрировано примерно 40 000 пересечений границы как российскими, так и иностранными подданными, то к середине 1860-х их было почти 100 000, в 1900 году – четыре миллиона, а в 1909-м – более десяти миллионов (см. таблицы 1 и 3–7 в приложении I). Данное исследование взаимодействия российских граждан и иностранцев также имеет своей целью пролить новый свет на четыре взаимосвязанные проблемы российской истории: роль национальности; демографическую политику; природу государства и его сравнительную мощь; стратегии экономической модернизации.
Сложные взаимоотношения понятий «гражданство» и «национальность» – центральная тема этой книги. По меньшей мере с Великой французской революции (долгое время считавшейся одним из важнейших событий, сформировавших современное понятие гражданства) существовала тесная связь между гражданством и национальностью. Натурализация по сути своей превратилась во Франции в клятву политической верности революции. Теоретически, те, кто в 1790-х годах отказался от натурализации, должны были покинуть страну [8] . С этого времени граница между гражданами и иностранцами приобрела концептуальное и практическое значение, а принцип, согласно которому только граждане являются членами национальной общности, сделался общепризнанным. Согласно классической типологии Роджерса Брубэйкера, в Германии гражданство и национальность были связаны совсем иначе: там рабочими принципами политики гражданства стали происхождение и родословная. Такая политика позволила немцам, поколениями жившим за границей, сохранять, обновлять или вновь обретать гражданство. Одновременно она делала натурализацию почти недоступной для людей других национальностей, даже если те были рождены в Германии. Важно, однако, что и в Германии, и во Франции государство стремилось к смешению понятий гражданства и национальности. По сути дела, все «национальные государства» в той или иной степени пытались объединить гражданство и национальность – и фактически, и терминологически.
8
В действительности многие люди были освобождены от выполнения этого требования. См.: Torpey J. Revolutions and Freedom of Movement: An Analysis of Passport Controls in the French, Russian, and Chinese Revolutions // Theory and Society. 1997. Vol. 26. No. 6. P. 837–868.
И напротив, можно было бы ожидать, что «государства-империи» постараются избежать установления взаимосвязей между принципами гражданства (или подданства) и национальности. В основном дело и впрямь обстояло именно так на протяжении большей части истории Российской империи. Россия не была национальным государством и не желала им становиться. Однако я буду настаивать, что в интересующий нас период идея преследования национальных целей проникла в проводимую империей политику иммиграции, эмиграции и натурализации. Отчасти это произошло под влиянием интернациональности понятия гражданства и его ориентированности на взаимодействие. Поскольку граница гражданства в России формировалась в ходе взаимодействия с другими национальными государствами (в особенности вдоль важнейшей границы с Германией), национальные принципы зарубежной политики гражданства повлияли и на российские практики по вопросам подданства. Это – лишь один из примеров того, как российская политика гражданства была взаимосвязана с соответствующей политикой других стран [9] . Однако она являлась и следствием шаткости государственной власти в густонаселенных приграничных областях, где росло число жителей-инородцев. Это было особенно характерно для Дальнего Востока, где страх перед демографическим преобладанием азиатского населения подтолкнул власти к ограничению иммиграции и натурализации, но также проявлялось на Кавказе и на западных границах государства.
9
О методологической программе написания «переплетенных историй» империй см.: Miller A. The Romanov Empire and Nationalism: Essays in the Methodology of Historical Research. Budapest; New York: Central European University Press, 2008. P. 10–43; Лор Э. «Германское заимствование»? Подданство и политика в области иммиграции и натурализации в Российской империи конца XIX – начала ХХ в. // Imperium inter pares: Роль трансферов в истории Российской империи (1700–1917) / Под ред. М. Ауста, Р. Вульпиус, А. Миллера. М.: Новое литературное обозрение, 2010. С. 330–353.