Росские зори
Шрифт:
— В чем дело?
— Они уже близко!
— Кто?
— Готы!
Готы! Это был уже не набег, а война, затяжная, кровопролитная. Готы — не новички в лесах, они навалятся как волки на лося, от них не отбиться одним ударом.
— Кто перед ними?
— Воевода Бронислав, наших там мало!
Обстановка круто изменилась. По сравнению с нашествием готов нападение отряда степняков было мелкой неприятностью. Мысли воеводы переключились на более грозного врага.
— Ивон, скачи в Вежино — пусть женщины уходят в лес! Собирай дружину. Пришел час испытаний, начинается война. Едем в Загорье!
Всадники повернули на Загорье, но Останя и Фалей не двинулись с места, и воевода еще не тронул своего коня.
— А Даринка, отец?
Воевода молчал, и его молчание выдавало всю отчаянную трудность создавшегося положения.
—
— Поезжай, сын, — проговорил воевода, и в голосе у него звучала боль.
— Я с ним, — заявил Фалей.
— Да-да, иди, друг. Я сам хотел просить тебя об этом. Там эллины, может они помогут…
Воевода обнял сына, так же простился с Фалеем и повернул коня на Загорье. Остальные воины подняли руку — в знак прощания и пожелания удачи.
Останя взмахнул плетью — конь послушно ринулся вперед. В этой небольшой лошади Останя почувствовал немалую силу. Но Лося ему было жаль, тот стоил двух таких. Какой-то степняк теперь радуется добыче…
— Не гони так! — Фалей поравнялся с Останей. — Нам теперь надо больше работать не ногами, а головой.
Фалей был опытен и мудр. Останя сдержал бег коня.
— Накинь на себя плащ!
Сарматский плащ мог сослужить им полезную службу. Издали теперь Останю можно было принять за степняка. На Фале тоже был такой плащ.
У ручья они спешились, напоили коней, напились сами. Фалей промыл у Остани рану, приложил к ней несколько цветов солдатской травы [35] , прикрыл их листьями подорожника и обвязал ему голову полотняным бинтом, составляющим такую же обязательную принадлежность воина, как меч и щит.
Дальше они поехали, соблюдая осторожность, что избавило их от серьезной беды: они вовремя заметили притаившегося в кустах всадника, уже готового отпустить тетиву. Останя узнал его: это был Кос, один из загорьевских парней, отвергнутых Даринкой. Неужели он решил мстить Остане за то, что она отвергла его? Или принял их за степняков?
35
Имеются в виду цветы тысячелистника.
— Свои, Кос!
Рука с луком неуверенно опустилась. Останя подъехал ближе.
— Ты кого здесь подкарауливаешь? Ты хотел убить меня из-за Даринки?
— Нет-нет, такого у меня и в мыслях не было! Думал, сарматы, поторопился… — Парень был заметно взволнован.
— Как ты оказался здесь?
— Они схватили мою сестру!..
Останя знал, что из близких у Коса была только сестра, скромная трудолюбивая девушка. Кос и Авда были еще подростками, когда на семью посыпались беды: умерли родители, старшего брата и сестру унесла болезнь. Для Коса и Авды началась полная трудов и лишений жизнь. Родственники и соседи сочувствовали и помогали им, но ничье сострадание не могло заменить брату и сестре семью. Укрывшись от посторонних взглядов, мальчик и девочка не раз плакали в своем опустевшем доме — от этих бед и недетских тягот у них в глазах затаилась печаль. И позже, когда брат и сестра выросли, судьба продолжала испытывать обоих. Казалось бы, хватит уж, пора бы и им наконец узнать радость и довольство — заслужили ведь своею горькою участью, трудолюбием, уважением к людям. Да и сами удались: Кос хоть и невысок ростом, зато крепок, а Авда тонкая, гибкая, лицо чистое, взгляд доброжелательный. Посмотрит ей в глаза парень и будто тонет в их ясности… Коса пленила веселая красавица Даринка, но она предпочла ему Останека из Вежина, а Авда в день Лады отвергла предложения парней, не пожелала стать чьей-либо женой. Странная: ей, сироте, вроде бы не пристало привередничать. Другая на ее месте не медлила бы: с мужем-то на свете легче. А она и сама не могла сказать, чего ей хотелось. Видно, не пришел ее час, не заговорило сердце — молчало, ждало чего-то, а счастье не приходило, запаздывало…
Когда налетели сарматы, Авда вместе с другими женщинами ворошила на лугу сено. Кого постарше — не тронули, а ее схватили. Кос как узнал об этом — на коня и за сарматами.
— Что собираешься делать?
— Не знаю… — сокрушенно проговорил Кос.
Останя и Фалей тронули коней.
— Постойте, а вы куда?
— За ними! Они схватили Даринку!..
—
Они не ответили и не оглянулись: и без того ясно было, что их стало трое.
След сарматских коней забирал влево — они повернули по следу. Справа небо затягивалось дымом: горели села. Где-то там были готы. В небе кружили вороны — черные птицы чуяли обильную пищу.
До вечера ехали не останавливаясь. В сумерках у ручья спешились, сполоснули лица. Останя и Кос двинулись было дальше, но Фалей не последовал их примеру.
— Незачем торопиться, пусть кони отдохнут.
— Так мы не догоним их! — горячились Кос и Останя.
— Ночью степняки дают коням отдых и отдыхают сами. Мы поступим так же. — Фалей оставался тверд. Его спокойствие только будоражило обоих. Он понимал тревогу своих товарищей и постарался успокоить их: — Они не тронут женщин, пока не привезут в свое становище. И потом поймите, что пленниц нам у них не отбить.
— Что же ты предлагаешь?
— Я сказал: дать отдых коням. На усталых далеко не уедем. Отдохнем, догоним степняков и там посмотрим, что делать.
Останя и Кос неохотно согласились с Фалеем. Он выбрал укромнее место недалеко от сарматской тропы.
— Переночуем здесь. А теперь подкрепимся.
Он выложил из сумки хлеб, мясо и мед. Все сразу почувствовали голод и дружно принялись за еду. Когда покончили с мясом, Фалей отрезал еще по куску хлеба, открыл чашу с медом. Они макали хлеб в мед и ели, чувствуя, как вместе с силами к ним возвращаются и надежды. Потом они улеглись под деревьями — сарматские плащи из плотной шерсти как раз и были рассчитаны на такие вот ночевки на голой земле. Фалей замолчал, затих Останя, молча ворочался с боку на бок Кос, завернувшись в накидку, сотканную и сшитую руками Авды.
Уснули они не сразу: тревожные мысли не давали им покоя. Фалей думал о том, что степь велика, что сарматы в ней у себя дома и что освободить женщин будет чрезвычайно трудно. Жизнь сама по себе полна превратностей, и нужны безмерные силы, чтобы просто выжить, а в степи им на каждом шагу будет грозить смерть или плен… Он пытался представить себе, что теперь происходит в окраинных росских селах. Дымное небо говорило: там беда, там льется кровь, и копыта вражеских коней топчут цветущую июньскую землю… Он думал о воеводе Добромиле, об Асте, Ивоне, о вежинцах, ставших ему близкими, и сердце у него полнилось тревогой за их судьбы. И Бронислав со своими людьми вызывал теперь у него только сочувствие: кончилось время ссор, настало время единения. Что делает сейчас этот неистовый воевода? Кинулся сломя голову на готов? Возможно, и так, только вряд ли: война для него — не забава, а призвание. Любопытный народ — россы. Они довольствуются малым, живут своим трудом, и дороже всего ценят свободу, независимость, свое право жить, как считают нужным. Они не покоряются врагу, не смиряются с нашествием… Такие если уж дружат, то неизменно, на них можно положиться…
Останя лежал, как на угольях. Мысли у него метались, не находя выхода. Да и был ли он, выход? Всего за полдня разрушился привычный жизненный уклад, люди сорваны с мест и ввергнуты в пучину бед, а их жилища преданы огню. Было Вежино, Загорье, был отец, мать, братья, сестра, была Даринка — что со всеми ними будет дальше. Все сметено вражеским нашествием.
Отец… С ним опасность казалась меньше. Он умел не спеша принимать решения и потом действовать без колебаний. Останя любил отца, старался во всем походить на него, только это ему едва ли удавалось. А может быть, и удавалось, да незаметно было за разницей лет. Теперь, с расстояния, которое с каждым днем будет увеличиваться, он как-то иначе, лучше увидел своего отца. Отец воспитывал его в строгости, растил из него мужчину, но с каким вниманием! Улыбнется глазами, и сразу видно: одобряет, радуется. Он не терпел безрассудства и чрезмерной осторожности, больше похожей на трусость, чем на здравомыслие. А вот на горячность сына смотрел с улыбкой — сам когда-то наверняка был таким. Да и что за молодость без огня, без постоянного стремления во всем быть первым!.. И все-таки любовь и уважение к отцу не могли заслонить в душе Остани горькую обиду на него: что не бросился вдогонку за сарматами, не отбил у них Даринку и что оставил его одного. Как ни оправдывал отца, обида оставалась: Даринка-то у степняков, у их костров. Мысль об этом жгла его, как огонь, лишала покоя. Из-за него ведь, Остани, она там…